Есть фундаментальное различие между восприятием Мира как чего-то находящегося вовне и восприятием Мира как чего-то внутри вас.
С самого детства мы привыкли воспринимать Мир как внешнее. Мы воспитаны в культуре субъект-объектного дуализма. Тот язык, которому нас учат в нашей культуре, это язык разделения мира на объекты, эмпирически исследуемые отдельным субъектом. Язык исторического материализма и материалистических историй.
Над нами довлеет обладающий даром убеждения фантом научно-технического прогресса, открывающий нашему взору пиршество, казалось бы, неоспоримых технологических артефактов и очевидного материального базиса, фантом, слившийся в нашем обывательском представлении с материализмом — воззрением, в его обывательской форме, преимущественно наивного реализма.1 Наивный реализм признаёт за единственную фундаментальную реальность мир, «данный нам в ощущениях», и опирается на дуализм субъекта и объекта, наблюдателя и наблюдаемого. Мы настолько отождествлены с этой позицией, что редко позволяем своему разуму созерцать и другие, альтернативные мировоззренческие положения, которые опираются на иные априорности.
Человек, в таком представлении, есть лишь плод бездушной и (по редукционистским представлениям многих дарвинистов) ненаправленной материально-биологической эволюции, которая из протобиотического бульона в результате бесконечной цепочки случайностей породила безграничное многообразие всё более сложных и всё успешнее приспособленных к постоянно изменяющимся средовым факторам видов, включая и Homo sapiens. Всё это многообразие парит в вакууме без смысла, без искры, без интенции.
Личность человека, его самость, его самое само является бессильной игрушкой в руках великого божества — Случая, царящего на поле битвы сталкивающейся друг с другом и со взрывом разлетающейся в разные стороны материи, словно в игре бесконечного (и, по мнению некоторых, постепенно затухающего) бильярда. В таком воззрении наш Мир, по словам Альфреда Норта Уайтхеда, есть лишь «нечто унылое, лишённое звука, запаха, цвета; просто суета материального, бесконечная и бессмысленная».
И самое страшное в этом для человека: он как личность предельно отчуждён от мира, предельно отделён от него, предельно отдалён и отстранён, в лучшем случае являясь наблюдателем, а в худшем — несуществующим призраком в биомеханической и биохимической машине, всецело подчинённой часовому механизму причинно-следственных связей, то ли заведённому случаем, то ли тикающему в пустыне вечности без начала и края. Аномалией, обитающей в организме, навсегда вынужденном реагировать на стимулы среды, будучи в силках инерции и реверберирующей диссоциации.
Человек биомеханический, чья личность отстранена от реальности, плывёт по течению причинно-следственных связей, реагирует на внешние — средовые, социальные и организменные — стимулы «как полагается» и не очень-то и обращает внимание на самое себя, не ставя под вопрос базовые позиции своего мировоззрения и основы своей эпистемологии. Эпистемологии не просто философской, а усвоенной с молоком матери и информационным давлением культуры эпистемологии житейской и психологической. Эпистемологии наивного реализма.
Есть радикальное иное видение, допускающее радикально иную близость Личности и Мира и имеющее при этом все философские и, что очень важно, житейские обоснования
Даже люди, философски изысканные, в своей житейской позиции, в ткани своей ежедневной обыденности, в своём биосоциальном выживании обычно опираются на наивный и неотрефлексированный реализм. Быть может, дело в том, что философская изысканность не проникла во все закоулки их сознания, не отрефлексировала базовые и усвоенные с детства вербальные и невербальные установки, не провела реимпринтинг фундаментальных психических и допсихических оснований их отношения к жизни? Факт остаётся фактом, что вселенная Мира, простирающаяся перед нашим взором, воспринимается как то, что вовне, как мир множества объектов, отделённых от нас и всё норовящих нас задеть в хаотически необузданном движении и изменчивости.
Это одна из возможных позиций, порою позволяющая нам осмысленно друг с другом взаимодействовать, порою мешающая нашему общественному благу (ведь если Мир фундаментально отчуждён от нас, а мы — фундаментально отстранены от Мира, тогда мы отстраняемся и друг от друга, в нарциссическом расширении относясь к ближнему своему как дальнему, как предмету механических манипуляций; сильнейшим образом подобное отчуждение, вероятно, выражается в действиях психопатов и социопатов разных мастей, выключающих свою способность сопереживать другим в своей игре «социального дарвинизма»).
Есть и другие мировоззренческие позиции. Есть радикальное иное видение, допускающее радикально иную близость Личности и Мира и имеющее при этом все философские и, что очень важно, житейские обоснования. Житейские — то есть приходящие из опыта жизни, приходящие с опытом жизни и приходящие в опыте жизни. Это видение Мира как вселенной, возникающей внутри нас и в качестве нас.
Это видение вырастает как неожиданный айсберг перед «Титаником» нашего дуалистического сознания, врезающийся в него и разбивающий его вдребезги своей очевидностью. Его появление требует того поворота внимания и наших привычных способов «собирать мир», который описывается в мистико-созерцательных путях, в течение тысячелетий развивавшихся представителями духовной и интеллектуальной элиты человечества в условиях разных эпох, и разных культур, и постоянных дискуссий, созерцательных экспериментов, внутриконфессиональной и межконфессиональной теологической и философской полемики.
Вместо того, чтобы удерживать своё внимание исключительно на внешнем, цеплять его за объекты и сопровождать это цепляние постоянным бездумным оязычиванием и поименованием происходящего, великие йогины, практики созерцательной молитвы и медитации, мастера своего сознания систематически обращали внимание внутрь себя, своего внутреннего космоса, и в результате пришли к поразительному для нас, людей современных, ввиду разных социокультурных причин не знакомых с их мудростью, выводу — то, что внутри, если вглядываться достаточно долго, неотделимо от внешнего, и, более того, то, что вовне, равно как и то, что мы привыкли обычно считать собою, возникает внутри чего-то большего в нас же самих — возникает в пространстве нашего глубинного сознавания, в исполинских недрах нашего же собственного духа, служащего предельным вместилищем момента нашего отождествления.
Они открыли, что если освободиться от омрачений восприятия и экзистенциальных установок и перевернуть то, как мы обычно конструируем мир в совместном пиршестве бытия, то в сердце нашем возрождается мироощущение, а взору нашему открывается видение Мира как вселенной, возникающей внутри нашего безграничного сознавания, возникающей как мы сами, причём границы нашей самости выходят далеко за пределы узкой полоски кожи и включают в себя всё зримое и незримое. Более того, мы сами, в предельной своей природе, запредельны всему происходящему и никогда не входили в мир явлений и времени, всегда будучи свободными во всём своём изобилии и всегда вольными выбирать глубину своего погружения в пространство феноменов и тьмы вещей. Выдающийся российский религиовед Евгений Торчинов в своё время назвал реальность этого переживания «опытом запредельного».2
Опыт запредельного способен преобразовать самые основы нашей житейской обыденности, если мы позволяем себе раскрыться перед ним нараспашку и полностью обнажиться перед лицом нашей глубочайшей природы
Опыт запредельного, являющийся неотъемлемым от нас потенциалом, являющийся нашей действительной реальностью, способен преобразовать самые основы нашей житейской обыденности, если мы позволяем себе раскрыться перед ним нараспашку и полностью обнажиться перед лицом нашей глубочайшей природы. Обнажённостью сознавания снимается вся отстранённость от проявлений и завихрений мира, тем самым открывается возможность для зарождения глубоко личностного и интимно-близкого отношения к вселенной и тому сообществу сознающих существ, которое представляет собой священный храм Мира и с которым мы предельно едины, ибо оно возникает внутри нашей запредельности.
Весь Космос в своём блистательном величии развёртывается в могущественном самообнажении, из мгновения в мгновение в эротическом экстазе творящем из ничто новое. Мы возвращаем себе неотъемлемое право воспринимать мир, данный нам в ощущениях, в мыслях, в чувствах, в различных состояниях бытия и сознания, как нечто рождающееся в глубинах нашего Сердца и никогда Его не покидающее, но лишь непрерывно изливающееся в потоках любви за свои же собственные границы — за границы того, что мгновение назад считалось предельно возможным.
В этом вселенском творении, наполняющем нас беспредельной благодарностью, фонтанирующей из нас и пропитывающей всю ткань бытия, мы способны культивировать радикально иные — радикально близкие, вовлечённые и ответственные — отношения со всеединством Мира, всеединством, которое мы с такой любовью готовы изучать по мере того, как оно являет нам свой лик — нашу же собственную изначальную природу — в царствах материи (физиосфере), жизни (биосфере), разума (ноосфере) и духа (пневмасфере).
Это, по меньшей мере, удивительная возможная альтернатива столь опостылевшему многим из нас наивному реализму, заслуживающая серьёзного изучения и воплощения, разве нет?