Неоплатонический этюд о Душе

Всем правит Молния.
Гераклит

Чистота души — это, прежде всего, её прозрачность. Душевно-психическое — всегда что-то текучее, журчащее, непостижимо-водное и стихийное, как огромный океан или тихое горное озеро, застывшее в неподвижном времени. Внутри этого озера, этого неподвижного времени, которое ещё греки назвали «веком», aion1, застыл весь мир. Мир — лишь око души, отражающее прекрасный лик её неведомой тиши.

the birth of venus

Однако, если верить неоплатоникам, мировая Душа сама — лишь отражение и выражение Ума, который всегда неуловимо и ясно присутствует в ней. Свет Ума — отражение света Единого, которое уже совершенно непостижимо, ибо Ум со всеми его изощрёнными методами лишь отражает то, познать чего он не может: «Основной закон этой иерархии — подобие и отображенность низшего в отношении высшего;  это — разные степени отображения одного и того же. Поэтому низшее не мешает высшему, но все слито в едино-раздельную вечность мировой жизни, и если низшее так или иначе подражает высшему (а без этого оно само не существует), то на всем индивидуальном, что есть, почиет энергия и смысл всеединой и бесконечной мировой жизни».2

Все эти космические материи живут в нас. Впрочем, их гармония в человеке — лишь проект, лишь возможность, всегда наличная, но опасная и требовательная. Душа не находится изначально в гармонии с Умом, как мы видим это в диалектике эманации Единого, но всегда лишь может быть созвучна с ним в живом существе.

Если же человеческая душа, несущая в себе частицу божественной субстанции мировой Души, не созвучна с Умом, то она перестает быть сама собой. Но надо мыслить так: не ум должен быть созвучен с душой, а именно душа созвучна с умом. А ум — в свою очередь, с Единым, для которого уже нет ни отдельных умов, ни душ, ни чего-либо ещё, кроме него самого — даже неисследимого зазора между бытием и сущим.3

О, эта тоска человеческого сознания по безграничной божественной ясности, сменяющаяся жаждой окунуться в гущу мира!

Добавим немного драматичности: находясь между Единым и Душой, Ум вечно мечется между ними, — о, эта тоска человеческого сознания по безграничной божественной холодной ясности, сменяющаяся жаждой окунуться в гущу мира, наполненного суетой и жизнью! Как жаждет сознание уловить в потоке вещей вечно-сущее, и как жаждет оно отрешиться от мира, дабы созерцать вечность.

Душа, эта вечно-юная и светлая странница, тоже не может выбрать: то ли совсем отдаться этому грешному миру, растворившись в сутолоке дней, то ли прислушаться к Уму, к его чистой жестокой созерцательности.

Однако в сущности, все вещи возвращаются к своей причине, совершая круговое движение.4  Причина эта, согласно неоплатоникам, есть извечное Единое и Благо, пребывающее в нем. Душа в своих метаниях находит себя как отражение Единого, и её гармония зиждется на тонкой красоте игры противоположностей. Игра противоположностей здесь не подразумевает разодранности, разорванности, надрыва, — нет, душа смеется словами Заратустры: «Горе имейте сердца ваши, братья мои, выше, выше. Но не забудьте и про ноги. Горе имейте и ноги ваши, добрые плясуны, а еще лучше: станьте-ка также и на голову».5

sophiaИ хотя Душа всегда танцует на грани, её танец безгранично легок и свободен, ибо она есть само творчество, не ограниченное ничем — только возможностями ума, которому она дарит истинную жизнь. В человеке душа является именно в легкости бытия, в его стремительно-свежей, юной, манящей и ничем неограниченной прозрачности. В такой душевной чистоте и прозрачности ясно блистает Ум, и то угасает, то вновь сияет Единое.

Неоплатоническое миросозерцание, несмотря на чрезвычайную одухотворенную строгость, может показаться парадоксальным квазихристианскому6 европейскому сознанию, проникнутому дихотомичностью и с трудом улавливающему диалектичность.

Несмотря на строгую иерархию уровней бытия (Единое, безусловно, выше Ума, а Ум — Души, Душа — материи), все эти категории, в сущности, проистекают из одного источника, а потому являются сущностно взаимосвязанными и взаимопронизывающими.

Таким образом, хотя мы и мыслим Ум отдельным от Души, в сущности это лишь два момента одного непрерывного диалектического процесса становления. И этот процесс, в конце концов, приводит нас на самый низший уровень — уровень материальных тел. Дихотомически настроенному человеку (мыслящему Душу безусловно отделенной от Ума) эти категории представляются двумя совершенно раздельными силами, создающими дуалистическую неснимаемую напряженность. А не снимается она именно из-за непоследовательности мысли: как Ум, так и Душа выводятся из Единого, являются его эманациями. Душа является лишь моментом становления, жизни внутри Ума. Однако появляясь на более низком уровне Иного (в материальном теле), человек продвигается в обратную сторону — к Душе и Уму. И продвигается тем же способом, каким была совершена эманация: не посредством отрицания и исключения низшего, а посредством включения и охватывания (так, Единое производит Ум, само входя в него).

Однако парадоксальность остается, даже когда мы последовательно проводим диалектику7. Ведь если мы прослеживаем нисходящую линию (от Единого к Душе), то получается, что Душа и тем более материальный мир, её творение — лишь моменты в Едином. Когда же идем от обратного — от материального мира, то выходит, что Единое — внутренний, сокровенный момент материальной вещи.

Стоит попытаться устранить или хотя бы посягнуть на одно звено этой цепи — и вся цепь рухнет. В этом красота античного взгляда на мир: всё в Космосе на своем месте и ничего лишнего не существует. Впрочем, подобные представления характерны для любой традиции, в которой просвечивает вечная мудрость.

В этом красота античного взгляда на мир: всё в Космосе на своем месте и ничего лишнего не существует

Не об этом ли забыло позднеевропейское сознание, столь жадно попирающее и пожирающее свои истоки в нигилизме и постструктуралистических оргиях, обожествляющих бессмыслие? Однако уже у Деррида, этого прекраснодушного певца вездусущего слова, мы снова слышим Голос.8 Мы замечаем, что само движение европейской мысли, выросшей из античной, сохраняет привычную грекам форму мышления: мы, как и всякое бытие, вернулись к своим истокам, к своей причине, завершив ещё один круг.

Века разорванности, истерзанности, пустоты и фаустовского томления по Единому и Душе завершились оглушительной пустотой и величием двадцатого века. Европейский Ум познал сам себя и теперь пожирает свой змеевидный хвост, рассыпаясь в тысячах тончайших оттенков смыслов, синкретизме и интегральности, множественности логик и метапарадигмальности. И хотя он познал ещё лишь маленький осколок Бытия, он познал сам себя в должной мере. Он познал то, как он видит Душу и то, как он видит Единое, в конце концов, уничтожив и заглушив Бога и вечную гармоничность душевной стихии гулкой дробью различия и различания.

Теперь зазвучали другие ноты, ноты Иного уму — ноты Души. Какая-то полузабытая еврейская мелодия веры как доверия, эмуны9 — безграничного доверия к Единому Богу в противовес европейской вере-достоверности, pistis, основанной на вере в истинность некого факта — скажем, воскресения Христа. Душа живет в этой безграничности веры в Единое, в безграничном доверии миру, себе, другому. Она жаждет смешать все в себе, как в алхимическом сосуде, — и даже если что-то взорвется, она не будет тосковать, — ибо как вечная жизнь может бояться физической смерти? Для Души весь мир — лишь прекрасное отражение Единого и Ума, где созидание и разрушение в вечном природном ритме сменяют друг друга, ничего не уничтожая, ибо уничтожено может быть только рождённое, а Душа в своей мудрости знает, что вечная жизнь — это просветлённая Единым материя.

St-Mary-Magdalene-Pietro-Perugino-900x1440

Душа примиряет и углубляет: несмотря на её видимую подвижность, она глубока, проста и совершенно ясна, как безоблачное небо. Она повсюду и не чурается ничего: смеется дурным шуткам Ума, бросается в сомнительные авантюры, раскаивается и верит, доверяет всему одним растерянным жестом, преображая то, что Ум, сообразуясь с Единым, называет «трагическим» в наполненную жизнью возможность смысла.

Душа радуется ветрам и бурям, её восхищает любое движение, любой ветер, более быстрый, чем она сама: ибо в движении Ума и самого Единого кроется ее вечность. И пускай кого-то удивляет радость во время бури, но в этом парадоксальная суть Души: она не ведает формальной этики, ей ведома только жажда творческого движения, к которому побуждает её Ум, сплетенная с жаждой гармонии и пламенной любовью к бытию.

Голос, едва слышно начинающий звучать ныне, — голос Души в её собственной сути, Души не расчлененной Умом, но и не раздробленной миром форм. Вырвавшись из-под строгого надзора Ума, пронизанного своим собственным логосом  и переносящим этот логос на все Иное, Душа слегка опьянена вновь обретенной свободой, опошляясь и растрачиваясь в гедонистическом восторге перед формой.

Юно-мудрый голос Души пока ещё звучит совсем тихо, ибо Душа в человеке ещё не знает сама себя. Её знал и лелеял Ум, а до того — Непостижимый Бог. Лишь они знают, какой ей стать. Иногда просыпаются отголоски вечной птицы-странницы и в человеческих ограниченных душах, и в них Руах10 обнаруживает свою неразрушимую сущность, свивающую все логосы мира и логики мира в единую песню:

Я как весна. Цвету из самой смерти.
Francisco_de_Zurbaran_Immaculate_Conception_3Из-за беспечных глаз не увидать
Давно когда-то прожитых столетий,
Сплетений вновь задуманных миров…

Я ухожу и снова возвращаюсь,
Твореньем наполняю пустоту.
И каждый день меняю свою старость
На жизни обновленную листву.

Но ветер листья рвет — приходит осень.
И музыка стихает в темноте.
Я голос сохраню для тех, кто носит
Столетья безвозвратности в себе.

Все возвратимо. Сердце жизни знает.
О всех потерях, бесконечных днях
Отчаяния. Есть то, что не сгорает —
Когда слова застынут на устах.

Мы как цветы. Взмываем из безмирья —
Чудесным жестом и игривым сном,
Мы странники, мы Боги, наши крылья —
Небытие свивают в вечный Дом.11

Мир Души ближе к вещам, а потому она обращается к ним непосредственно, раскрывая тот «жизненный мир», который в прошлом веке открыл для мира Гуссерль. Она сразу же видит их живыми, наполненными смыслом, символично-разомкнутыми. Однако живет в ней и иное — вечный огонь, влекущий её ввысь — в те сферы, где её обнимает Ум в своем вечно-покоящемся стремительном движении.

Поэтому душа человека так ярко горит, будучи влажной по природе. Две противоположных стихии смешиваются, рождая новую цельную сущность; горит гераклитов огонь, сгорают ветхие стены стройных концепций, загораются океаны и моря одряхлевших с веками переживаний Души, закрепощённой скрепами логосов, — океаны превращаются в пар, легчайший воздух смыслов, и вот уже слышится едва-едва различимый отзвук иных чувств — иных исканий Души. У Души есть свой логос, и, хотя, как говорят некоторые, он ещё «тёмен», в самом становлении она узнает себя и озарится светом свыше.

У Души есть свой логос, и, хотя он ещё «тёмен», в самом становлении она узнает себя и озарится светом свыше

  1. Aion буквально переводится как «полнота времени», а К. Г. Юнг, как известно, связывал это понятие с образом Христа, который и является выразителем истинного, одухотворенно-душевного начала в человеке.
  2. А. Ф. Лосев, «Античный космос и современная наука», примечание 53.
  3. См. М. Хайдеггер, «Тождество и Различие».
  4. О круговом движении пишет Прокл: «Все выступающее от чего-нибудь и возвращающееся имеет энергию круговую. Именно, если оно от чего выступает, в то и возвращается, то оно связывает конец с началом, так что получается единое и непрерывное движение одной энергии». (Цит. по А. Ф. Лосев, «Античный космос и современная наука»).
  5. Ф. Ницше, «Так говорил Заратустра».
  6. Квазихристианскому в том смысле, который вкладывал в этот термин Ницше: а именно — псевдохристианскому, по большей части лишённому истинного понимания учения Христа.
  7. А. Ф. Лосев описывает диалектический метод как «логос об эйдосе» : «Задача диалектики  — показать, какие существуют категориальные (т.е. выражающие абстрактные категории, — прим. А.Н.) эйдосы и как они связаны между собой, как они своей взаимной связью обосновывают друг друга и всех вместе». (А. Ф. Лосев, «Античный космос и современная наука»). Надо отметить, что чистая диалектика отличается от феноменологии тем, что феноменология (несмотря на свою антинатуралистическую направленность) всё-таки поддаётся соблазну натурализма, поскольку предполагает «мир фактов». Ср. «гилетический слой интенциональности» у Гуссерля. При этом диалектический метод также противопоставляется и мифу. Лосев утверждает, что диалектическое мышление прямо противоположно мифическому: первое выстраивает жизненный опыт в соответствии со своими категориями, а последнее — уже предполагает «определённое жизненное мировосприятие».
  8. См. Ж. Деррида, «Голос и феномен». В этой работе Деррида связывает понятие Голоса с понятием Логоса, критикуя «метафизику присутствия», характерную для Гуссерля.
  9. «Эмуна» на древнееврейском означает «вера как преданность, доверие». Это необычное для христиан понимание веры описывает М. Бубер в своем труде «Два образа веры».
  10. Руах — еврейское понятие, переводимое в Ветхом Завете как «Святой дух». Однако Руах — женского рода, а потому является женской ипостасью мирового Духа — мировой Душой.
  11. Стихотворение автора статьи.

Автор: Никулина Александра

Переводчик, эссеист