Большое переосмысление: в направлении более целостной архитектуры. Интегральная теория

Журнал «Эрос и Космос» начинает публикацию цикла статей архитектора, урбаниста и критика Питера Бьюкенена, которые посвящены интегральному подходу к архитектуре. Впервые эти статьи увидели свет на английском языке в одном из старейших и наиболее влиятельных архитектурных журналов в мире «The Architectural Review». Эссе выходили с конца 2011-го и весь 2012 год и привлекли большое внимание архитектурного сообщества. Мы начинаем публикацию этого цикла с третьей статьи, в которой автор непосредственно приступает к рассмотрению интегральной теории. Перевод выполнен с разрешения автора специально для журнала «Эрос и Космос». Редакция благодарит предпринимателя Антона Блинова и его друзей за финансовую поддержку этого переводческого проекта.

Первые два эссе в этой серии лишь описывали текущее положение, обосновывая необходимость, но ещё не инициируя собственно «Большое переосмысление: в направлении более целостной архитектуры». Теперь же оно начинается на самом деле. Во втором эссе обсуждались некоторые моменты, почему модернизм, включая архитектуру модерна, является эндемически неустойчивым, и некоторые из наиболее мощных сил, которые ведут к эпохальным изменениям. В нём были перечислены, в частности, те из них, которые могут принести заманчивые выгоды, в отличие от упомянутых в первом эссе, угрожающих бедствиями. В заключение было высказано предположение, что несколько эпох, сосуществующих одновременно на разных временных интервалах, сейчас заканчиваются, что подчёркивает, насколько важны наши времена.

Здесь мы сконцентрируемся на понимании эпохи модерна, или Нового времени, начавшейся около четырёх-пяти веков назад, и том, почему она сейчас угасает; последствия одного этого достаточно обширны. Мы также посмотрим на переходы от премодерна, или досовременности, к модерну, или современности, и затем к постмодерну, или постсовременности, и их значение для архитектуры. Исходя из этих основ, мы сможем начать рассматривать архитектуру будущего, то есть эпохи, которая следует за переходной фазой нынешнего постмодернизма — того, что в таблице, закрывающей прошлое эссе, Шарлин Спретнак называет деконструктивистским постмодернизмом в противоположность экологическому постмодернизму новой эры¹.

Необходимость переосмысления напоминает ситуацию около столетия назад, когда архитекторы столкнулись с совершенно другим плюрализмом по сравнению с сегодняшним ​​— бунтом исторических мотивов и стилей, иногда внутри одного здания. Реакция состояла в том, чтобы порвать с историей и свести всё к основам, отбросить исторические мотивы и орнамент и освоить абстрактный язык, формирующийся вокруг функции и конструкции — и, где это возможно, новых типов того и другого. Сейчас мы понимаем, что этот подход был слишком редуцирующим, и мы должны искать более целостную архитектуру, основанную на более полном представлении о том, что значит быть человеком в полной мере, а также фундировать архитектуру и человечество в истории и культуре. Таким образом, помимо новой архитектуры, нам нужен совершенно иной способ мышления. Как гласит цитата Эйнштейна, заслуженно ставшая клишированной мантрой нашего времени: «Проблема не может быть решена на том же уровне мышления, на котором она возникла». Точно так же не могут быть реализованы скрытые возможности для инноваций, которые несут стоящие перед нами вызовы.

Это третье эссе вводит новый способ и уровень мышления о модерне и постмодерне, который задаст направление для большинства аргументов следующих эссе. Подход, известный как интегральная теория, развивался в течение нескольких последних десятилетий, имея при этом и более ранних предшественников. Он особенно подходит для архитектуры, схожим образом объединяя в продуктивные отношения множество дисциплин и видов знания; и поскольку многие ключевые идеи описаны в диаграммах, они должны быть легко доступны для архитекторов. Например, основная диаграмма включает в себя взаимосвязи: индивидуальный субъективный опыт, включая эстетическое удовольствие; межличностные и культурные аспекты субъективного опыта, такие как смысл, символизм и общие ценности; объективные области наблюдаемого поведения (функции); физические характеристики биологической формы и функционирования (а для архитектуры форма, материал, конструкция и т. д.); и множество систем, в которых действуют эти объективные функции и формы (включая функции и формы зданий) — экологические, экономические, технические, социологические и так далее. Более того, интегральная теория действительно представляет собой постпостмодерн или трансмодерн, сочетая инклюзивность с дисциплиной, богатство со строгостью, широту с глубиной; она придаёт равную ценность субъективному и объективному, а также основывается на эмпирических данных. Она направляет работу в различных областях, обеспечивая концептуальную систему координат, которая стимулирует новые идеи, высвечивая обойденные вниманием области исследования и неизученные взаимосвязи.

Интегральная теория представляет собой постпостмодерн или трансмодерн, сочетая инклюзивность с дисциплиной, богатство со строгостью, широту с глубиной

Разные виды интегрального

Тот факт, что интегральная теория на сегодняшний день почти не повлияла на архитектуру, является досадным свидетельством ущерба, нанесённого беспорядочными теоретическими курсами и академическими публикациями, которые до сих пор пережёвывают одни и те же изжившие себя философские и литературные теории. Поскольку представленная здесь система мышления выходит за пределы модернистской и постмодернистской мысли, преодолевая ключевые табу последней (особенно те, которые связаны с политкорректностью), она лишь медленно проникает в некоторые академические круги. Исключениями, где её приняли с большей готовностью, являются курсы MBA, которые жаждут новых идей, дающих конкурентное преимущество; некоторые факультеты психологии — альма-матер ряда интегральных теоретиков; и также специализации вроде урбанизма и экологии, которые, как и архитектура, должны объединять несколько областей исследования.

Казалось бы, формат цикла из 12 эссе даёт достаточно места для задачи переосмысления архитектуры, однако столь многое подлежит пересмотру. Нынешнее отставание архитектуры от передовых идей в свою очередь ограничивает то, насколько широко и на какой глубине мы можем исследовать интегральную теорию. Некоторые части интегральной теории требуют того, что, на первый взгляд, бросает вызов концептуальному мышлению, и поэтому здесь они затрагиваться не будут. Будем надеяться, что наше обсуждение не покажется интегральному сообществу чересчур банальным; так уж вышло, что интегральная теория слишком полезна, чтобы ею не пользоваться, хотя бы даже таким поверхностным образом.

Прежде чем начать знакомство с интегральной теорией, давайте взглянем на некоторые диаграммы историка Ричарда Тарнаса. Он преподаёт в Калифорнийском институте интегральных исследований, который был основан с амбициями, близкими к интегральной теории Кена Уилбера, однако это независимые и несколько различающиеся традиции мысли. («Интегральный» — модное слово сегодня, используемое в различных контекстах, при этом не всегда в одном и том же значении.) Диаграммы Тарнаса суммируют нечто из современной ситуации очень наглядным образом, так что их смысл мгновенно схватывается интеллектуально, а может быть — и эмоционально. Они на контрасте показывают мировоззрения первобытного человека, человека модерна и человека позднего модерна. Хотя Тарнас не определяет точные временные границы этих эпох в источнике, из которого взяты диаграммы², первобытное отсылает к самому большому отрезку человеческой истории, за многие тысячелетия до цивилизации, в то время как модерн, или современность, начинается с монотеизма и греческой философии, а поздний модерн — это явно посткоперниканская, постницшеанская эпоха. Диаграммы настолько красноречивы, что не требуют более развёрнутого объяснения, нежели краткие подписи Тарнаса.

Интегральная теория, крошечный уголок которой мы исследуем в довольно упрощённом виде, разработана философом, трансперсональным психологом и плодовитым автором Кеном Уилбером. Помимо оригинального вклада, который сделал сам Уилбер, он опирается на работы многих других мыслителей и различные дисциплины, объединяя их. Его охват простирается от Гегеля до Юргена Хабермаса, включая такие фигуры, как Анри Бергсон, Альфред Норт Уайтхед и Пьер Тейяр де Шарден. В настоящее время ряд других учёных также содействуют продолжающейся эволюции интегральной теории, и не в последнюю очередь как исследователи, предоставляющие растущее количество эмпирических данных для расширения того, что уже отражено в системе Уилбера.

Как следует из названия «интегральная», заимствованного у немецкого философа Жана Гебсера³ (1905–1973) и индийского философа Шри Ауробиндо (1872–1950) (оба входят в число тех, кто оказал наибольшее влияние на Уилбера), оно связано с интеграцией или, по крайней мере, выстраиванием взаимосвязей во всём быстро расширяющемся знании, которое в настоящее время доступно, но разделено между специализациями. Таким образом, это помогает нам вновь охватить и ощутить целостность того, что Уилбер называет Космосом, воскресив греческий термин, который относится как к физическому проявлению космоса, так и ко всем формам сознания и культуры, его населяющим. Важно, что интегральная теория выходит за рамки более ограниченной концепции холизма (или системного холизма), так как рассматривает не только объективную материю, но придаёт равное значение сфере субъективного. Кроме того, разрабатывая интегральную теорию, Уилбер стремился объединить учения Запада и Востока, науку и духовность. Являясь интеллектуальной системой, интегральная теория, по замыслу Уилбера, также призвана направлять личностное и духовное развитие, что является ещё одной причиной сопротивления со стороны академии.

Как и некоторые другие направления мысли в XXI веке, интегральный подход по своей природе ориентирован на развитие: помимо интеграции различных дисциплин, его заботит то, как организмы, сознание, культуры и т. д. эволюционируют и развиваются на различных этапах. Почти ни у кого не вызывает вопросов применение понятия «развитие» к нечеловеческому миру (например, если речь идёт о стадиях жизни насекомых или дереве биологической эволюции), или даже к процессу взросления ребёнка от младенчества до подросткового возраста. Однако представление, что культуры и сознание развиваются через чётко разграниченные фазы, оскорбляет многих в гуманитарных науках, поскольку нарушает постмодернистские табу на ранжирование и иерархию. И это несмотря на то, что такие идеи имеют древнее происхождение и сегодня подкрепляются растущими эмпирическими данными; при этом интегральная теория подчёркивает, что ни одна из этих фаз не является лучшей или, скажем, менее здоровой, чем любая другая. Всё это также вызвало сопротивление интегральной теории. Но любое достойное переосмысление должно сотрясать интеллектуальные клетки и, возможно, даже кое-кого оскорблять.

Теории развития в психологии, такие как теория детского развития Жана Пиаже и «иерархия потребностей» Абрахама Маслоу (и те, что были выдвинуты более поздними, менее известными исследователями, такими как Роберт Киган и Сюзанна Кук-Гройтер), сформировали интегральную теорию. Но столь же важное значение имели и теории развития культуры и сознания, такие как теории Гебсера, Ауробиндо и спиральная динамика, разработанная Клэром Грейвзом (1914–1986) и позже подхваченная Доном Беком и Кристофером Кованом⁴. Спиральная динамика, будучи моделью того, как культуры развиваются через определённые фазы, в настоящее время является неотъемлемой частью интегральной теории. Она обладает богатым объяснительным потенциалом, особенно для понимания мультикультурного контекста, что часто необходимо в крупных урбанистических проектах. У многих других мыслителей есть более простые, но дополняющие схемы исторического развития. Так, философ Маршалл Маклюэн рассматривал нас как эволюционирующих через наши средства коммуникации (и обусловленных ими), а математик Ральф Абрахам — через новые формы математики, которые характеризуют эпоху. Уильям Ирвин Томпсон (ещё один мыслитель, на которого повлиял Гебсер) предпочитает геополитические фазы, в то время как Джереми Рифкин, о котором говорилось в «Architectural Review» в прошлом месяце, предлагает свою собственную схему. Для интегральной теории основой послужила схема Гебсера, и теперь её этапы сосуществуют с более многочисленными стадиями спиральной динамики.

Центральное место в интегральной теории в качестве объединяющей матрицы, чётко сообщающей некоторые основные темы, занимает модель всех квадрантов и всех уровней (AQAL — произносится [а́квал]). Её суть обманчиво проста, и поэтому оказывается не так легко распознать, насколько она чрезвычайно полезна; однако полностью снабжённая своей непривычной терминологией, она может показаться невероятно загадочной. Уилбер пришёл к этой модели во время работы над самой важной из его многочисленных на сегодняшний день книг «Секс, экология, духовность»⁵, стремясь найти общую систему координат для интеграции всех разнообразных теорий развития. Он исходил из того, что каждая из них должна иметь определённую ценность — надо только разработать систему координат, чтобы показать, как они связаны друг с другом, а также выделить относительные сильные и слабые стороны. Он попытался разместить свои папки с записями о каждой теории в кучки, объединяющие теории аналогичного характера, надеясь, что это выявит дальнейшие общие черты в качестве основы для интегративной системы координат. Однако папки всегда формировали четыре независимые кучки, которые мало что связывало между собой, — пока он не распознал их как квадранты того, что стало моделью AQAL.

Квадранты AQAL определяются двумя поперечными осями. Верхняя часть вертикальной оси отмечает царство человека, а нижняя часть — коллектива. Левая часть горизонтальной оси обозначает область внутреннего или субъективного, а правая часть — область внешнего или объективного. Верхне-левый квадрант (ВЛ), таким образом, является внутренне-индивидуальным, царством субъективного, психологии и интенциональности, переживания и непосредственного эстетического отклика. Нижне-левый квадрант (НЛ) является внутренне-коллективным, межсубъективным царством культуры и символов, смысла и морали. Верхне-правый квадрант (ВП) является внешне-индивидуальным, объективным царством наблюдаемого поведения и объектности, будь то биологические характеристики или формы, вещества, конструкции и так далее. Нижне-правый квадрант (НП) является внешне-коллективным, межобъективным царством систем, будь то экологические, экономические, технические, социальные или какие-либо ещё системы. Таким образом, квадранты также соответствуют местоимениям: Я (ВЛ), Мы (НЛ), Оно (ВП) и Они (обозначая множественное число, НП).

Левые квадранты не могут быть поняты одним только наблюдением, но требуют общения с субъектом с целью обрести понимание, непосредственно или же посредством интерпретационной герменевтики, и поэтому являются диалогическими. Правые квадранты изучаются только с помощью отстранённого наблюдения эмпирическими и позитивистскими методами и рассматриваются как монологические. У каждого квадранта есть особые критерии оценки валидности (достоверности знания), а также свои интеллектуальные дисциплины и связанные с ними мыслители — совсем немногие из них разрабатывают все четыре квадранта. Всё это применимо и к архитектуре. В ВЛ мы имеем эстетику и феноменологию, о чём в настоящее время пишет Юхани Палласмаа. НЛ — семиотика (Чарльз Дженкс) и сфера культуры, включая антропологию — здесь можно вспомнить Джозефа Рикверта. ВП — это функциональность и эргономика, «Строительное проектирование» (Ernst Neufert, Architects’ Data) и «Метрический справочник», форма и конструкция. Исследования тектоники Кеннета Фремптона касаются эстетических качеств (ВЛ), при этом особое внимание уделяется и верхне-правому квадранту. Нижне-правый квадрант систем — это сфера контрактов, индустриальных систем, доходности инвестиций и так далее. Очевидно, что любая действительно завершённая форма мышления будет уделять внимание всем квадрантам, как субъективным левым, так и объективным правым. Системный холизм, который многие считают парадигмой, приходящей на смену эпохе модерна, имеет дело только с правыми квадрантами, и поэтому, как мы увидим, это ограниченный модернистский способ мышления.

Каждый квадрант AQAL разделён пополам диагональной линией, на которой отмечены отрезки равной длины. Они обозначают уровни, которые растут по мере удаления от точки пересечения осей, таким образом показывая измерение развития. Уровни слишком сложны, чтобы их можно было детально описать в одном эссе, но по сути они организованы «холархично». Слово «холархия» является производным от слова «холон», придуманного Артуром Кестлером для обозначения чего-то, что является целым в себе, но также и частью большего целого. Так, развитие уровней на примере верхне-правого квадранта выглядит следующим образом: электрон — это целое, которое также является частью атома, и атом — это целое, которое также является частью молекулы, и молекула — это целое, которое также является частью клетки, которая, в свою очередь, представляет собой целое, которое также является частью организма, и так далее. Ключевым понятием холархической организации является «трансценденция (превосхождение) и включение» — каждый уровень выходит за пределы предыдущего и включает его. Несогласованность некоторых деталей модели AQAL, — и это касается, в том числе, её использовании для обсуждения архитектуры, — заключается в том, что некоторые пункты, отмеченные в правых квадрантах, в частности нижне-правом, являются артефактами (созданными человеком), а не холонами (продуктами эволюции). Но это ни в коей мере не ухудшает продуктивность модели для тех, кто ищет новые идеи для создания более совершенной архитектуры через большую инклюзивность (проверяется задействование всех квадрантов) и большую строгость, даже если эта строгость, возможно, не является идеальной в методологическом отношении.

Одним из ключевых допущений модели AQAL, дающим важное понимание, является то, что прогрессивное повышение уровня в одном квадранте сопровождается аналогичным повышением в каждом из остальных. Так, увеличение сложности физиологии мозга (ВП) сопровождается увеличением сознания (ВЛ), а также культурной утончённости (НЛ) и социальной организации (НП), и всё это происходит одновременно. Такое понимание имеет решающее значение, если мы хотим добиться устойчивого развития. В настоящее время устойчивое развитие принято рассматривать как экологическую проблему (НП), которую следует решать с вниманием к поведенческим и техническим вопросам (ВП). Игнорируются левые квадранты, при том что эффективные действия в правых квадрантах зависят от левостороннего эмпатического понимания и мотивации, а также от культурной трансформации.

У нас нет возможности охватить все сложные модели психодуховного и культурного развития в интегральной теории, однако в целом они могут быть сведены к четырём ключевым этапам: эгоцентрический (забота о себе); этноцентрический (переход от заботы о племени к национальному государству или расе); мироцентрический (когда устойчивое развитие становится насущной проблемой); биосфероцентрический (возникает ви́дение, вдохновляющее на эффективные действия, ведущие к восстановлению и обновлению). Таким образом, для интегральных мыслителей меры по достижению устойчивого развития в правых квадрантах, независимо от того, насколько они успешны, должны сопровождаться развитием в левых квадрантах. В такой ситуации, как сейчас, когда срочно требуется радикальная переориентация, это понимание должно активно влиять на реформирование образования, а также работу художников и архитекторов, настоящая роль которых заключается не в сомнительном самовыражении, а в содействии развитию сознания и культуры.

Уровни в модели AQAL выявляют ошибку распространённого в современной культуре мышления, которую интегральная теория называет «до/над-заблуждением». Это означает, что более низкие уровни опыта или культурного развития (инфантильные, досовременные и более ранние) ошибочно принимаются за более высокие (трансцендентные), то есть эволюционно превосходящие существующие нормы. Так, Фрейд с недоверием относился к высоким уровням духовного развития (над), считая их не более чем регрессией к инфантильным состояниям всё ещё недифференцированного единства с миром (до), в то время как Юнг часто принимал последнее (до) за более высокие мистические уровни (над). По мнению Уилбера, многие «глубокие экологи», которые выступают за эмпатический союз с Землёй и её созданиями, повинны в до/над-заблуждении, выступая за регрессию к более раннему состоянию недифференцированного единства вместо продвижения к тому этапу, где это единство восстанавливается на более высоких уровнях сознания, культуры и познавательных способностей. Это та ловушка, которую некоторые архитекторы, отстаивающие «биофильную» архитектуру или даже более экстремальные идеи «возвращения к природе», должны настороженно избегать.

От премодерна к модерну

Даже из этого краткого и очень неполного описания модели AQAL должно быть ясно, насколько она полезна для утверждения более целостного подхода к архитектуре в сравнении с тем, который доминирует сегодня и фокусируется в основном на правых квадрантах в ущерб левым, в частности, игнорируя нижне-левый квадрант. Но Уилбер также использует AQAL и родственные модели для беглого освещения исторических переходов, особенно переходов от премодерна к модерну, а затем от модерна к постмодерну. Это углубляет наше понимание этих эпох и помогает лучше осмыслить их архитектуру.

Все досовременные культуры придерживались мировоззрения, которое часто называют «великой цепью бытия». Она может быть представлена графически в виде серии концентрических, или вложенных друг в друга, кругов. В своей простейшей форме центральный круг обозначает материю; тот, который окружает его, — органическую жизнь или тело; следующий — психическую деятельность и разум; и внешний круг или круги — душу и дух. Между культурами и религиями есть различия в терминологии, но схема идентична. Такое мировоззрение давало этим премодерным культурам чувство органического единства, на которое многие теперь оглядываются с ностальгической завистью. Однако с современной точки зрения это мировоззрение и тесное переплетение его слоёв кажется весьма ограничивающим, что обнаружил Галилей, когда его исследование звёзд (внутренний круг материи) было сочтено нарушающим религиозный эдикт (внешний круг духа). В таком контексте трудно развивать идеи независимо и глубоко, и единственное представление об эволюции, которое можно помыслить, разворачивается вверх через круги или уровни, а не в рамках, скажем, второго круга жизни, как это произошло с дарвиновской эволюцией. Углублённое исследование отдельного слоя стало возможным только с наступлением эпохи модерна.

Великая цепь бытия определяла мировоззрение вплоть до позднего Средневековья, пока с началом эпохи Возрождения вера как основа культуры постепенно не уступила место разуму. Целый ряд мыслителей выдвигали свои версии относительно того, какие события явились первыми ростками модерна, или Нового времени. Примерами, которые наверняка знакомы читателям, могут послужить восхождение Петрарки на гору Ванту в 1336 году, которое было предпринято только лишь для того, чтобы получить лучший вид (ракурс, или перспективу) на окружающую местность, что, по мнению некоторых, предвосхитило демонстрацию перспективы Филиппо Брунеллески в 1413 году, после чего объекты постепенно стали всё больше отделяться от фона. Возможно, наиболее важными событиями стали изобретение Иоганном Гутенбергом в 1439 году печатного станка, сделавшего книги относительно доступными, и падение Константинополя в 1453 году, в результате которого многие учёные бежали в Италию вместе с забытыми греческими текстами, что привело к переосмыслению античной философии с её упором на разум⁶. Необыкновенно пророческим с точки зрения духа Нового времени было сочинение 23-летнего Джованни Пико делла Мирандолы «Речь о достоинстве человека» (1486), рисующее в воображении новый вид человека, который способен понимать божественное творение и свободен от ограничений, сковывающих всех других существ. В 1543 году вышел не менее знаковый труд Николая Коперника, в котором провозглашалась гелиоцентрическая модель мира. Сегодня нам кажется, что это вытеснило нас из центра вселенной и в некотором смысле привело к маргинализации человечества. Однако непосредственное воздействие этого поворота было обратным — воодушевляющим, ведь при открытии и формулировании законов божественной вселенной человечество само, хоть и в меньшей степени, продемонстрировало божественную силу. Ничто из вышеперечисленного само по себе не положило начало модерну, но так или иначе способствовало и помогло формированию его сущностных черт.

Однако вернёмся к Уилберу: для него ключевым шагом к модерну явилось то, что он называет «дифференциацией Большой тройки» — Истины, Блага и Красоты. В своё время они уже были разграничены Платоном. Но с эпохой модерна дифференциация в конечном итоге стала более экстремальной и привела к диссоциации, или распаду, Большой тройки и всем тем формам фрагментации, которые характеризуют современность. Большая тройка соответствует квадрантам: Истина, которая включает в себя природу и науку, — это верхне-правый и нижне-правый квадранты; Благо, которое включает в себя культуру и мораль, — нижне-левый квадрант; и Красота, которая включает искусство и эстетику, — это верхне-левый квадрант. Эта дифференциация дала силу модернистской мысли и обеспечила её невероятное господство над материальным миром, при этом вперёд выступила Истина, воплотившаяся в форме науки, которая теперь могла свободно и беспрепятственно развиваться.

Возрождение разума первоначально привело как к расцвету левосторонних квадрантов в движении гуманизма, так и к нарастающему влиянию правосторонних квадрантов в науке и технике. По мере того как последние демонстрировали всё более очевидное могущество, это приводило к медленному, но неуклонному обесцениванию левых квадрантов: гуманизм выцвел и иссох, став гуманитарными науками — последним убежищем субъекта. Это также воплотилось в предложенном Чарльзом Перси Сноу понятии «двух культур», то есть науки и искусства, которые не слышат и не понимают друг друга. В конце концов то, что было очень полезным и здоровым разграничением, стало слишком экстремальным, патологическим распадом, в котором связи между частями Большой тройки были разорваны, и это привело к фрагментации и усилению расколдовывания мира, столь красноречиво отражённого в диаграммах Тарнаса.

Стержневой детерминантой эпохи является лежащее в её основе представление о реальности — именно оно порождает те неоспариваемые допущения, которые обусловливают наше понимание и переживание мира. В случае модерна это представление сводится к тому, что существует объективная реальность, внешняя и независимая по отношению к нам. Будучи сказанным в лоб, это может показаться довольно банальным и несущественным. Однако последствия принятия этого исторически беспрецедентного представления о реальности были огромными, они и сегодня объясняют многое как о модерне, так и о модернистской архитектуре. До эпохи модерна понятие объективной, независимой реальности было немыслимо: вы были вовлечённым участником реальности, перед которой вы несли ответственность, потому что она была, хотя бы в малой степени, сформирована вашими действиями и мыслями. Чтобы вовремя пошёл дождь и был собран урожай (а в некоторых культурах — и чтобы взошло солнце), нужны были ритуалы. Вы были погружены в мир и нераздельны с реальностью, — даже если ваша власть над ними была очень ограничена и постоянно поддерживалась ритуальными просьбами.

Всё больше людей сегодня исповедуют убеждения нью-эйджа, к примеру, что наша собственная реальность является отражением наших мыслей. Они утверждают, что наука, открыв эффект наблюдателя в квантовой механике и такие явления, как квантовая запутанность, сама опровергла представление об объективной реальности. В этих взглядах есть доля истины, но проблема не столько в идее объективной реальности, которая, вопреки утверждениям учёных-фундаменталистов, всегда будет оставаться в какой-то степени непознаваемой, поскольку неизбежно обусловлена ограничениями субъективного наблюдателя, сколько в том, что эта редукционистская точка зрения правых квадрантов в эпоху модерна стала доминирующим и зачастую единственным взглядом на реальность. (Постмодернизм отчасти возник как антитеза этой точке зрения.) Эту проблему неизмеримо усложняет идея о том, что реальность вещей и явлений может быть полностью понята путём редукционного анализа в отрыве от контекста. Именно здесь выходят на сцену новейшие науки об экологии и новой биологии, теория систем и теория хаоса, а также представление о сложных адаптивных системах, которые бросают вызов этой точке зрения, настаивая на том, что все вещи могут быть в полной мере познаны только в широких паутинах взаимосвязей⁷. Ещё более сложной задачей для новых наук становится всё более распространённое представление о живой Вселенной, тогда как некоторые еретики осмеливаются утверждать, что сознание является фундаментальным для Вселенной.

Современная наука и научный материализм — способ мышления, практически синонимичный модерну, — изучают эту объективную реальность с помощью отстранённого наблюдения, измерений и редукционного анализа, что оказалось чрезвычайно эффективным. Но отстранённое наблюдение также подавляет наши эмоциональные и эмпатические связи с объектом наблюдения и миром в целом, что делает нас бесчувственными и способными как ставить эксперименты на других живых существах, так и эксплуатировать природу в целом. Природа была низведена до источника ресурсов или сырья, причём крайне недооценённого. Наука и правосторонние квадранты — единственная реальность, доступная познанию с какой-либо степенью уверенности для модернистского склада ума —продолжают доминировать и даже подавляют левосторонние квадранты сознания и культуры; что касается души и духа, то, наряду с религией, они были отброшены просто как суеверия. Поведенческая психология даже отвергла понятие сознания, которое многие считают не более чем функцией мозга, наблюдаемой электрической активностью и почти случайно возникшим эпифеноменом, низводя таким образом богатые миры левых квадрантов до биомеханики верхне-правого. Такой редукционизм является характерной чертой модерна.

В интегральных терминах результатом является флатландия (Flatland), суженная и пересохшая реальность, которая исключает чувственную радость воплощённого опыта наряду с психологическими глубинами и духовными высотами. Также оказываются исключены все измерения смысла, представленные левыми квадрантами, что усиливает переживание бессмысленности жизни в мёртвой, механической Вселенной, какой она предстаёт в ньютоновской физике, где даже эволюция является слепым продуктом случайных мутаций генов и естественного отбора.

Объективная реальность, исследуемая с помощью редуцирующего анализа, оказывается лишена интеллектуальных и чувственных связей и отношений между вещами — и даже между людьми. Это с неизбежностью приводит к фрагментации мира на изолированные объекты, о чём ярко свидетельствуют здания в современном городе, к социальной атомизации, росту индивидуализма и распаду общества — а также к низведению природы и других людей до статуса ресурсов, подлежащих эксплуатации. Наконец, в случае отстранённого наблюдения дистанция считается привилегией, что ещё больше обесценивает эмоциональную и эмпатическую вовлечённость. Кроме того, зрение имеет тенденцию сосредотачиваться на поверхности в ущерб погружению вглубь вещей, что также сводит на нет смысл, и хорошим примером может послужить акцент на материальности медиума в модернистском искусстве, скажем, в живописи — на плоскости холста, а также материальных особенностях живописной техники.

Особенно пагубно то, что, живя только в объективной реальности, мы оказываемся из неё исключены, то есть обречены быть наблюдателями и потребителями, отчуждёнными и изгнанными из мира: мы не чувствуем себя в мире как дома, а лишь разбиваем здесь лагерь или устраиваем пикник. Такие чувства усугубляются представлением о том, что это бессмысленная и мёртвая механистическая вселенная. Неудивительно, что люди так мало заботятся об окружающей среде и отгораживаются от реальности и мира с помощью тонированных стёкол и кондиционеров воздуха, при этом страдая от разных форм аддиктивного поведения — шоппинга, переедания, телемании.

Живя только в объективной реальности, мы оказываемся из неё исключены, то есть обречены быть отчуждёнными наблюдателями и потребителями

Неустойчивость модерна

Многие досовременные культуры были далеки от принципов устойчивого развития. Однако у них не было и технологических возможностей для нанесения значительного ущерба, или же разрушалась только одна конкретная культура вместе с её природной средой обитания, причём последняя зачастую со временем восстанавливалась. Но с наступлением эпохи модерна под угрозой оказались все культуры, даже самые отдалённые от цивилизации, и вся планета в целом, хотя у неё и остаётся какой-то шанс на восстановление. Уже вполне очевидно, что современность совершенно неустойчива во многих отношениях, поэтому здесь мы приведём лишь некоторые примеры. Могущество правосторонней науки и техники привело к подавлению левосторонних чувственных связей (эмпатии) с планетой и природой и усугубило высокомерный отказ от любой зависимости от них. Они стали просто местом для свалки (производственных отходов и мусора), вместо того чтобы получить должное уважением, например, к циклам регенерации, не говоря уже о том, чтобы к ним относились с левосторонним почтением. Модерн ориентирован лишь на пользование и управление природой, вместо того чтобы стремиться к какому-либо симбиозу с ней или «трансцендировать и включить» её как часть интегральной культуры, которая признаёт, что она эволюционно превзошла природу, но не отделилась от неё, и процветает только в той степени, в какой процветает и природа.

Вероятно, самый пагубный аспект модерна — это та психологическая цена, которую мы вынуждены платить из-за девальвации левосторонних психологических глубин и духовных высот, эмпатических связей с другими и природой, а также богатой культуры, которая даёт смысл и достойную цель нашей жизни, направляя наше развитие. Отрицая и отстраняясь, предавая наши глубокие личные ценности, мы не можем найти душевное спокойствие, реализацию или подлинное удовлетворение. Лишённые этого глубокого и дающего прочную опору удовлетворения, включая ощущение себя в мире как дома, мы остаёмся одинокими и изолированными, неустроенными и беспокойными, становимся жертвами разрушительного аддиктивного поведения, что хорошо знакомо всем вокруг. Это в очередной раз подтверждает, что устойчивое развитие не может быть достигнуто без решения такой волнующей коллективной задачи, как использование визионерского воображения для культурной трансформации. Среди прочего, это требует от значительной части населения срочного продвижения от эго- и этноцентризма к миро- и биосфероцентризму — серьёзный вызов, учитывая тот факт, что даже в развитых странах достойное качество жизни доступно лишь небольшому меньшинству.

Конечно, помимо негативных последствий, которые мы всё больше осознаём, модерн принёс огромные дары, включая почти всё, что окружает современного гражданина и обеспечивает здоровую, долгую и комфортную жизнь со всеми отвоёванными правами, которые мы теперь принимаем как должное. Вместо того чтобы просто критиковать современность, как это делают многие защитники окружающей среды, мы должны с благодарностью отдать ей должное — ведь, как показали психотерапевты, именно благодарность, а не обвинение, освобождает нас и позволяет двигаться дальше. Однако чем лучше мы понимаем современность, тем более неизбежным кажется наступление постсовременности. Тем не менее, в нынешней форме постмодерн («деконструктивистский постмодернизм» Шарлин Спретнак) является лишь переходной фазой, полезной для разрушения гегемонии модернистского мировоззрения и открытия нас для новых перспектив, но неспособной вступить в следующую крупную эпоху.

Как и в случае с модерном, начало постмодернизма невозможно точно определить. Его предзнаменованием стало распространение взглядов, ранее подавленных ориентированным на господство, маскулинность и инструментальность рациональным научным материализмом. Два голоса были особенно важны — колонизированных народов и женщин. И те и другие объявили, что левый квадрант, сфера внутреннего, был подавлен рациональностью правого квадранта. Изначально это проявилось в виде установки «быть разумными, или рациональными», отрицая тем самым чувства ресентимента, гнева, несправедливости, накопившиеся как в коллективной истории, так и в личном опыте. Покровительство рациональности — это распространённая модернистская форма насилия, бархатные перчатки, скрывающие проявления варварства эпохи модерна, когда жертвами оказываются колонизированные народы, женщины, природа или культурное наследие. (Женщины-писательницы также впервые предупредили нас о двух других значимых областях, которые испытали на себе разрушительное влияние рациональности, сфокусированной на правосторонних квадрантах: Рейчел Карсон говорит о природе в «Безмолвной весне» и Джейн Джекобс о городе в «Смерти и жизни больших американских городов»). С возвращением внимания к внутренним левым квадрантам был связан возросший интерес к философии персонального опыта: экзистенциализм выразил отчуждение, которое принёс с собой модерн, и, что более важно в долгосрочной перспективе, сложилось феноменологическое направление, представленное такими мыслителями, как Мартин Хайдеггер, Морис Мерло-Понти и Гастон Башляр.

Кроме того, модерн был обречён на провал не только из-за девальвации культуры и внутренних субъективных миров, с которыми она ведёт диалог, но и в силу процессов внутри самой культуры. Как ясно показывает идея великой цепи бытия, все досовременные культуры уходят корнями — или, что больше соответствует диаграмме, окутаны — в религиозное или духовное мировоззрение. С тех пор как разум устами Ницше возвестил о «смерти Бога», модерн лишился этого глубокого источника, и его место заняло искусство. Это привело к невероятному расцвету искусства, который длился вплоть до художников-модернистов первой половины XX века. Однако искусство само по себе не может быть основой культуры, особенно в отрыве от истории культуры — по этой причине оно становилось всё более тривиальным⁸.

Чёткое, простое и практичное определение постмодернизма указывает на возвращение репрессированной ранее изнанки модерна: подобно качнувшемуся маятнику, он слишком далеко отклонился от объективной реальности модерна (только правые квадранты), чтобы постулировать релятивизм всего и вся (только левые квадранты), при котором единственным критерием является консенсус. Стало быть, ультрарелятивистская позиция постмодернизма звучит следующим образом: все идеи и мнения одинаково ценны, а если вы с этим не согласны, то тут же испытаете на себе чью-то агрессивную нарциссическую регрессию. Фатальная слабость здесь заключается не столько в том, что постмодернизм делает упор на левые квадранты, сколько в отсутствии каких-либо оснований. Он отвергает правосторонние квадранты (для него даже наука — это всего лишь ещё один нарратив) и глубокий уровень субъективного с его архетипическими слоями в левых квадрантах, которые исследует глубинная психология, а также, как отмечает Уилбер, универсальные содержания, обнаруживаемые на высоких уровнях духовного развития.

Подобно качнувшемуся маятнику, постмодерн слишком далеко отклонился от объективной реальности модерна, чтобы постулировать релятивизм всего и вся

С исторической точки зрения, постмодернизм является важной корректировкой модерна. Чуткий к ценностям нижне-левого квадранта, он не подвержен разрушительным модернистским импульсам и бережнее относится к окружающей среде. Он обращает внимание, к примеру, на важность контекста для определения обоснованности и ценности, а также даёт место для множества голосов и точек зрения, подрывая тем самым чрезмерно упрощённые «объективные данности» модерна и способствуя переходу к следующей эпохе. Но это лишь переходный этап, а не следующая долговременная парадигма. Более того, постмодернистское мышление на сегодняшний день — это тяжёлое бремя. Отвергая иерархии, оно не может расставлять приоритеты; отвергая большие нарративы и «теории всего», оно лишается необходимой перспективы, блокируя тем самым принятие мер по критически важным и неотложным вопросам. Получается, эволюция и экология, устойчивое развитие и новые концепции, появляющиеся в результате развития науки, такие как космическая эволюция, — всё это просто очень большие нарративы.

Даже толерантный релятивизм, который является частью «заботливого и разделяющего» этоса, довольно проблематичен, поскольку ведёт к бесконечным дискуссиям и подрывает любые эффективные действия. И в то время как в академии и государственных службах много постмодернистов, некоторые компании уже используют психометрическое тестирование, чтобы отсеивать таких кандидатов. Упорное прозябание постмодернистской мысли, особенно в академии, очень напоминает средневековую схоластику, обсуждающую, сколько ангелов танцует на кончике иглы, и не ведающую о надвигающемся Ренессансе. Даже острота проблемы глобального потепления не смогла сломить постмодернистское увлечение легкомысленной теорией. Не удалось этого и финансовому кризису: увёртливые конструкции столь беспочвенны и не связаны с остальной реальностью, что вопрос о связи между банковскими деривативами и работами Жака Деррида даже не стоит.

Архитектурные последствия

Так как же различные представления о реальности, лежащие в основе модерна и постмодерна, отражаются в архитектуре каждой эпохи? Населённые пункты и города в досовременном мире ясно передают чувство органической целостности великой цепи бытия. Архитектуре, которая по праву является относительно консервативным занятием, потребуются столетия, чтобы фрагментация городской среды достигла экстремального масштаба, который мы наблюдаем в XX веке и который полностью соответствует современному представлению об объективной реальности и доминировании разума. Развитие стилей от эпохи Возрождения и далее можно рассматривать как серию попыток переформулировать понятие разума, с некоторыми менее рациональными интерлюдиями. Так, гуманизм эпохи Возрождения провозгласил человека, разум которого разгадал механику божественной вселенной, «мерой всех вещей», положив в основу архитектуры продуманную композицию и гармоничные разумные пропорции. Позже неоклассицизм, реагируя на «иллюзионизм» эпохи барокко, с классическим уважением к «истине и разуму» утвердил ещё более рациональный и механистический порядок, что особенно показательно в модульной системе Жана-Николя-Луи Дюрана, который при создании проекта на бумаге использовал сетку. В последствии эта архитектура стала известна как структурный рационализм, и её идеалы повлияли на протомодернистов, таких как Огюст Перре. И хотя неоготика была романтической реакцией против рациональности неоклассицизма, она тоже утверждала свою собственную форму структурного рационализма, заключающуюся в верности материалам и добросовестности выражаемой структуры.

Лишь в героический период и с расцветом интернационального стиля модернистская архитектура в полной мере выразила парадигму эпохи модерна. Эрозия связей (интеллектуальных и основывающихся на непосредственном переживании), сопутствующая понятию объективной реальности, привела к тому, что здания стали самостоятельными объектами, сформированными вокруг их внутреннего функционирования и конструкции. Такие здания не отвечают ни контексту, ни местной культуре, ни даже климату. Они также не содержат внутри себя и не формируют каким-либо позитивным образом городское пространство, так что города оказываются разбиты на череду изолированных зданий-объектов. Привилегированное положение правых квадрантов сказалось на упрощении понятия «проживание» (слово, резонирующее с психическим опытом и смыслом левых квадрантов) до простой функции или поведения, которое оценивается посредством отстранённого наблюдения. Внимание оказалось занято тем, что можно измерить, — эргономикой, размещением мебели, передвижением внутри пространства, в ущерб тому, что измерить сложнее, например, использованию пространства между зданиями. Так появились многочисленные проекты зданий с хорошими жилыми помещениями и чудовищно неопределённым общественным пространством, которое часто становится закрытой и обходимой стороной зоной.

Устранению подверглись элементы, которые несли смысл и связь с историческими и культурными нарративами, такие как привычные выразительные детали (пилястры, орнамент и т. д.), а также формы, ориентированные на человеческое тело (колонны и вертикальные окна), которые помогали людям соотносить себя со зданиями. Доминирование зрения над другими чувствами ещё больше лишило здания любого чувственного богатства, что привело к зыбкости и плоской однообразности современного строительства, отсутствию тактильности, чувственной материальности и деталей, которые могли бы вовлечь тело и руку. Возможно, хуже всего то, что риторика утилитарной экономии и эффективности была взята на вооружение разного рода дельцами и государственными органами, которые использовали её для оправдания строительства самого жалкого, низменного, ничем не примечательного жилья, большая часть которого быстро превратилась в грязные и опасные трущобы. Всё это оказывает глубоко дегуманизирующее воздействие, хотя изначально, казалось бы, предполагалось обратное.

Такие здания и создаваемые ими безликие, бесцветные города сопряжены с психическими издержками. Люди считают их отчуждающими и не чувствуют себя в полной мере как дома, хотя это зачастую списывается на иррациональную ностальгию. Однако именно рациональность, доведённая до крайности, оказалась лишена здравого смысла, точно так же как эффективность, доведённая до предела, стала очень неэффективной в других отношениях. Раздробленный город — это город разрозненных сообществ и одиночек. Современная архитектура и урбанизм создали «город для дел» как противоположность «города для жизни», то есть такой город, где различные роли разыгрываются в разных местах, например, работник на работе, родитель в семье, болельщик на стадионе, а также пассажир, пересекающий пространственную и содержательную пустоту между остальными ролями. Но мы знаем себя только в той степени, в какой мы полностью известны другим, и, распыляясь между всеми ролями и гранями в «городе для дел», мы теряем представление о том, кто же мы на самом деле. Неизбежно оказываясь жертвами самообмана, мы застреваем в своих воображаемых идентичностях и упускаем те преимущества, которые дают подлинное самопознание и психологическое взросление. Как сильно это отличается от традиционного «города для жизни» с его непрерывным и окутывающим городским и социальным устройством, где вы чувствуете себя как дома и постоянно вовлекаетесь в отношения с вашим местом пребывания и его обитателями и где вам намного сложнее потеряться в своём воображаемом мирке⁹.

Модерн и антимодерн

Настороженные читатели запротестуют, что такая характеристика современной архитектуры является карикатурой, но на деле описанные выше черты городского устройства, или, скорее, его отсутствия, в целом даже слишком верны. К сожалению, это в определённой степени относится и к самым современным зданиям. Однако архитекторы не могут полностью подавить свою человечность, и левосторонние квадранты (особенно эстетический верхне-левый) неизбежно прокрадываются в их проекты; работы лучших мастистых архитекторов нашего времени, которые остаются верны многим идеалам модерна, но при этом полностью осознают и устраняют большинство его недостатков, сильно выбиваются из общего ряда. Но это справедливо и по отношению к архитектуре некоторых мастеров раннего модернизма, особенно таких влиятельных фигур, как Фрэнк Ллойд Райт и Ле Корбюзье (оба, по общему признанию, были ярыми урбанистами). Нам важно понять, почему.

Одна из очевидных причин — эти деятели принадлежали к тому последнему поколению, которое ещё получило полноценное образование в западной классической культуре. Они знали свою историю, в том числе литературу, искусство и архитектуру, а также библейские, греческие и другие мифы. Когда мы пытаемся писать о них сегодня, проблема заключается в том, что требуется довольно много объяснений, чтобы как следует понять их произведения. В случае такой фигуры, как Ле Корбюзье, требуется понимание в области оккультизма: его поздние работы пронизаны алхимической и астрологической символикой, хотя в этом он был скорее экстремален, нежели уникален. Даже придуманное им самим имя Ле Корбюзье намеренно перекликается с le corbeau (ворона), а ворон — это avis hermetis (птица Гермеса) в алхимии, превращающая материю в дух (изумительная метафора для архитектора), и Corvus (Ворон) — название созвездия, расположенного рядом с Весами — знаком зодиака Ле Корбюзье. Кроме того, если вспомнить, как проходило обучение архитектуре, масонская традиция была во многом посвящена приобщению к оккультным знаниям. Для таких деятелей, как Ле Корбюзье, оккультизм был выжимкой древней и исторической мудрости и культуры. Кроме того, оккультизм — это вычитывание смысла из форм и узоров — ещё одна чудесная метафора для архитектора. Поэтому, когда Ле Корбюзье говорил, что крыша капеллы Роншан была вдохновлена раковиной, он фактически ссылался на символику Рака (Краба), астрологического знака материнского принципа. (Церковь посвящена Деве Марии, католическому архетипу матери, а для Ле Корбюзье — его собственной матери). Знак Рака (лежащее на боку число 69) возникает на плане как крохотный элемент многоуровневой эзотерической символики, пронизывающей это и другие поздние произведения Ле Корбюзье. Именно противостояние и синтез подобных высоких и разнообразных устремлений, о которых здесь нет возможности упоминать подробно, придали этим работам глубину и силу, на которые вы реагируете, даже не зная об этом содержании.

С точки зрения Уилбера, сегодняшний постмодернизм — это третья волна анти- или постмодерна. Первыми двумя были романтизм и идеализм. Романтизм, потрясённый тем уроном, который индустриализация наносит ландшафту, а также дегуманизацией рабочей силы («сатанинские мельницы» по Уильяму Блейку) и сокрушением человеческого духа правым квадрантом, искал альтернативу в прославлении природы. Упрощённо говоря, даваемая Уилбером критика заключается в том, что романтики ошибочно считали культуру левосторонних квадрантов чем-то отдельным и противостоящим природе правосторонних квадрантов, хотя первая эволюционировала из менее редукционистского видения природы, которая является неотъемлемой частью этого нового целого культуры. Таким образом, мировоззрение романтиков по сути совпадало с мировоззрением научного материализма. Вместо такого дуализма (ещё одной характерной черты модерна) им следовало бы искать объединяющее левые и правые квадранты ви́дение культуры, которая «трансцендирует и включает» природу. Его критика многих нынешних защитников окружающей среды состоит в том же самом. Он больше симпатизирует идеалистам, но аргументация в данном случае не относится к нашим целям.

Хотя Уилбер и не утверждает этого, величайших из ранних модернистских художников и архитекторов также можно продуктивно рассматривать как третью волну анти- или постмодерна, как в некоторой степени и других фигур. Джеймс Джойс, Томас Стернз Элиот, Эзра Паунд и Игорь Стравинский явно не соответствуют ни одной упрощённой парадигме модерна. Творческие интересы таких гигантов, как Фрэнк Ллойд Райт и Ле Корбюзье, явно охватывают все четыре квадранта, и в некотором смысле они являются не менее антимодернистскими, чем собственно модернистскими — что наиболее очевидно на примере Ле Корбюзье, работы которого после Второй мировой войны наполнены отсылками к древней архитектуре, включая неолитическую, и тактильной физической мощью, с которой можно отождествиться всем телом, а не только скользить глазами. Оба архитектора почитали природу, и Райт был очень заинтересован в усилении ощущения места, вписывая здания в природную среду. Но опять же, и тот и другой уходят корнями в романтизм, и здесь стоит особенно вспомнить Джона Рёскина; Фрэнк Ллойд Райт также испытал влияние американских трансценденталистов, таких как Ральф Уолдо Эмерсон, а Ле Корбюзье — различных антропософских авторов. Так что оба они занимались духовными вопросами, как и Мис ван дер Роэ (об этом свидетельствует блестящее исследование Томаса Биби в журнале «Threshold»¹⁰), чьё творчество берёт начало в немецком романтизме, в архитектуре Карла Фридриха Шинкеля и живописи Каспара Давида Фридриха. В мистическом ви́дении последнего каждому элементу придаётся равный вес и каждый наделён имманентным духовным значением; нечто схожее характерно и для архитектуры Миса, в которой компоненты не попадают в классические иерархии. (Его высказывание «Бог в деталях» следует понимать гораздо более буквально, чем это принято обычно.) Опять же, именно такая глубокая фундированность как в левых, так и в правых квадрантах, — ведь все эти архитекторы были страстно увлечены технологиями, материалами, конструкциями, — объясняет тот факт, что сегодня никто не может соперничать с глубиной их архитектуры.

Нынешнему постмодернизму в архитектуре предшествовал призыв высвободить и расширить ограниченную и абстрактную понятийную систему модернизма в книге «Сложности и противоречия в архитектуре» Роберта Вентури, а также прославление поп-артом коммерческой вульгарности, вдохновившее Вентури написать ещё одну книгу — «Уроки Лас-Вегаса». Сегодня редко вспоминают о возвращении субъекта в архитектуру в теоретических трудах Альдо ван Эйка, писавшего о возвращении домой и особом значении порога. Стоит отметить и важность энтузиазма, с которым были встречены феноменологические труды Гастона Башляра, и лишь позже некоторые архитекторы обратились к отдельным постмодернистским философам. Важен также пример Луиса Кана — как в разговоре о зарождении духа дизайна, так и об архитектуре, которая обращается к своим архаическим корням.

Однако по каким-то причинам обещание, проскальзывающее в этих источниках, так и не расцвело. Как и постмодернизм в целом, постмодернистскую архитектуру лучше всего объясняет образ маятника, качнувшегося слишком далеко в сторону исключительно левосторонних квадрантов, в произвольную реальность — всё здесь лишь хитрые выдумки — и беспочвенную субъективность. Она претендует на создание своей собственной реальности в теориях и концепциях, сценариях и нарративах — зачастую установка такая, что чем неправдоподобнее и загадочнее, тем лучше — которые затем иллюстрируют, или «репрезентируют», собственно здания. Таким образом, то, что многие считают постмодернизмом, а именно — коллажирование исторических мотивов, или «цитат», при банальности самих зданий, сильно отдаёт популизмом. Прожжённые постмодернисты — это, конечно, такие фигуры, как Айзенман и Чуми, которые постоянно развивают и иллюстрируют некоторые теоретические позиции. Идея зачастую подминает под себя реальность, поэтому многие постмодернистские здания кажутся построенными из хлама (вспомните ранние работы Айзенмана и Грейвса) и, как правило, грубы и неубедительны с точки зрения конструкции. Даже в том случае, если сделано всё хорошо, материальность и детали не помогают вашему взаимодействию с дизайном, хотя встречаются и любопытные примеры — как в некоторых работах Рема Колхаса и бюро OMA, где они скорее разрушают, чем продвигают изначальную концепцию. У постмодернистской архитектуры много параллелей с концептуальным искусством — как только у вас появляется идея, больше и делать-то нечего. В целом постмодернистская архитектура предстаёт глуповатым предприятием, некоторые характерные для неё здания даже слишком нелепы, чтобы продолжать в том же духе. Во многом виной тому пагубное влияние теоретиков, неспособных к архитектурному суждению, а также сложное состояние архитектуры, побудившее нас к «Большому переосмыслению».

Даже это небольшое введение в интегральную теорию позволяет многое понять о модерне, постмодерне и характерной для них архитектуре. Гипотетически, интегральный подход может быть одним из наиболее перспективных путей преодоления текущей тупиковой ситуации; не в последнюю очередь он мог бы информировать относящееся к левому квадранту культурное ви́дение, снабдив его должным пониманием эмпирических реалий правого квадранта и мотивировав на эффективные коллективные действия. В таком случае культура не будет антитезой природе, как считали романтики, а, скорее, будет превосходить и включать природу, из которой она возникла в процессе эволюции. Правда, представление о том, что ноосфера, царство ума и культуры, превосходит и включает биосферу, царство природы, может поначалу ошеломить, а кого-то, например, «глубоких экологов», даже шокировать. Однако для обретения такого понимания следует погрузиться в интегральную теорию несколько глубже, чем позволяют рамки данной статьи.

AQAL-модель также помогает получить необходимые инструменты для оценки плюралистических подходов в современной архитектуре. На сегодняшний день лучшие работы, как уже говорилось в первом эссе из этой серии, относятся к образцам зрелого модернизма от зрелых профессионалов. По-прежнему вдохновляясь мастерами раннего модернизма и одновременно учитывая критику постмодернизма, они сочетают экспертизу правосторонних квадрантов с заботой и чувствительностью левосторонних квадрантов. Такая архитектура избирательна в использовании технологий, чутко реагирует на исторический и культурный контекст, внимательна к форме и деталям и прислушивается к «зелёной повестке». Модернистские мастера могли бы позавидовать той технической экспертизе, разнообразию материалов и новых технологий, которые доступны сегодня, а также конструктивным усовершенствованиям. Но какими бы прекрасными ни были некоторые современные здания, им всё же не хватает глубины технически менее совершенных зданий мастеров предшествующих поколений, по причинам, уже объяснённым выше. Никто не может выдержать критического разбора, которому исследователи подвергают работы Райта, Ле Корбюзье, Миса и Кана. И всё же, обладая меньшей притягательностью как произведения искусства, современные здания всё-таки гораздо лучше сделаны.

В отличие от этого небольшого числа современных архитекторов, большинство других работают слишком ограниченно и несбалансированно с позиции как правых, так и левых квадрантов. Многие из них до сих пор создают убогие, утилитарные здания, которые в точности соответствуют редукционистской парадигме модерна. Другие, которые также ограничиваются правыми квадрантами, концентрируются лишь на каком-то одном аспекте модернисткой архитектуры, иногда усиливая какие-то патологические черты. Таким образом, они иллюстрируют то, что Маклюэн назвал «эффектном заката» — последние всполохи уходящей эпохи. Минималисты, например, доводят до крайности абстрактную форму в стремлении к эфемерной нематериальности или, напротив, предельной материальности. Такая жутковатая мертвечина (с зачастую очень неестественными интерьерами) бессознательно отражает угасающую, мёртвую и бессмысленную ньютоновскую Вселенную, что является примером другой идеи Маклюэна: искусство делает видимой среду (или парадигму) предыдущей эпохи. Другими очевидными карикатурами правостороннего модернизма являются хай-тек, фетишизация индустриальных технологий (опять же —предыдущая эпоха) и параметризм. Двое последних подхватывают скульптурную избыточность, которая была необязательной чертой модернизма, и возводят её на новый уровень бессмысленного аутизма, чему способствует компьютер. Как самостоятельные объекты, здания, возникающие в результате всех этих подходов, по своей сути глубоко чужды идее города, не определяют и не артикулируют городское пространство, не способны взаимодействовать с другими зданиями и игнорируют любые отношениям с человеком. Это не просто «эффект заката», а наплевательское отношение к будущему, и не в последнюю очередь из-за исключительной поглощённости правыми квадрантами.

Схожим образом изжили себя и левосторонние экстремисты, то есть постмодернисты, чьи работы иллюстрируют туманные и необоснованные теории, сценарии, концепции и тому подобное. Тот факт, что им удалось проворачивать это так долго, свидетельствует о влиянии культуры знаменитостей и некритической доверчивости разного рода интеллектуальным фокусам. Однако нынешние финансовые трудности могут стать расплатой за такую легкомысленность.

В следующей статье мы начнём использовать AQAL-модель в качестве системы координат для обеспечения всеохватности нашей работы. Мы переосмыслим цели творчества, дизайна и архитектуры и исследуем, какой может быть архитектура зарождающейся эпохи, при создании которой учитываются все четыре квадранта. Мы будем основываться на более целостном понимании реальности, чем то, которое лежит в основании как модерна, так и постмодерна, превосходить и включать извлечённые из них уроки, с тем чтобы обратиться к совершенно иному будущему и иметь гораздо более полное представление о том, что составляет хорошую жизнь и полноценное человечество.

См. также

• Отрывки из книги архитектора Кисё Курокавы «Философия симбиоза»