Мы продолжаем серию бесед с отечественными рэперами под названием «Главные слова». Великий философ XX века Жиль Делёз незадолго до смерти дал интервью под названием «Алфавит Жиля Делёза». Суть интервью заключалась в том, что интервьюер (ученица Делёза) называла слова в алфавитном порядке, а философ разъяснял их. Нечто подобное мы решили сделать с русскими рэперами. Эта серия интервью, с одной стороны, даст возможность лучше узнать того или иного рэпера, а с другой — позволит составить себе совокупное представление о том, что мы зовем русским рэпом. Ведь если мы принимаем факт, что русский рэп есть феномен нашей современной культуры, с которым нельзя не считаться, то нам просто необходимо такое интегральное представление о нём. Подступом к такому интегральному представлению о русском рэпе и является серия наших интервью. Ведёт беседы Андрей Коробов-Латынцев.
Шестая беседа нашей рубрики — с Висом Виталисом.
Андрей Коробов-Латынцев: Вис, здравствуй! Спасибо, что согласился принять участие в нашей рубрике. Смысл беседы прост, я тебе слово — ты мне в ответ свои мысли о нем, рассуждения, ассоциации, истории и т.д. Это не железная схема, а только повод для беседы. Итак, приступим?
Первое слово — Женщина.
Вис Виталис: Врёт.
Не потому что зла, хотя и это тоже, конечно, но потому что иная. И когда она доносит до мужчины что-то, что ей самой кажется верным и правильным, она всё равно доносит до него неверную и даже чаще вредную для него информацию, а значит, врёт ему. Даже оставаясь искренней перед самой собою.
Андрей: Ты ведь написал несколько книг, посвященных женщине; я прочел первую, кажется, по совету одного нашего общего знакомого. У тебя довольно циничный взгляд на женщину, как мне показалось из книги и из твоего ответа. Ты думаешь, что общий язык вообще нереально найти между полами?
Вис: Общий язык реально найти вполне, но при условии, что каждый, во-первых, будет оставаться в естественных для себя границах, не станет их нарушать и сдвигать тем самым границы другого; во-вторых, перестанет навязывать другому свое видение его самости. Женщины, кстати, фактически отвоевали право на «полюби нас черненькими», но при этом именно им свойственно стремление поучать и диктовать мужчинам, какими они (мы) должны быть. Это смешно, потому что у всех женщин разные представления об идеальном мужчине, они, как правило, трансформируются с возрастом и изменением ситуации, и они, как правило, крайне далеки от того, каким мужчине стоит быть на самом деле. Тема большая и в данном формате неподъемная, потому так кратко, sapienti sat.
Андрей: Да, о женщине либо много, либо ничего!
Второе слово — Война.
Вис: Необходима.
Это, как сказал поэт, «лекарство против морщин». Только на войне мужчина может позволить себе роскошь быть таким, каким он был задуман изначально: злым, смелым, жестоким, грубым, безоглядным в своих чувствах и действиях. Недемократичным. Нетолерантным. Откровенным. Вне войны мужчина не живет, а влачится; другое дело, что война для мужчины может заключаться в очень разных вещах, но настоящая война — это именно война как таковая, всё остальное в жизни — суррогаты её.
Андрей: Я согласен с тобой в том смысле, что война необходима, что война освежает, обновляет, стирает много наносного. Война не только необходима мужчине, я думаю, война необходима человечеству, истории. Даже самому миру. Но я не соглашусь, что непременно нужна настоящая война, как ты выразился, война с пленными, погибшими, убившими и т. д. Я вспоминаю близкие для себя фигуры — Бердяева, например, который всегда воевал на несколько фронтов, или Хайдеггера, который вообще всегда был против всех, — они вели духовную брань, и всегда находились в режиме войны. На мой взгляд, сегодня тоже необходима такая вот духовная брань, столкновение идей, культур и т. д. Но это моё мнение. Как ты думаешь, та патриотическая волна, которая поднялась нынче в России в связи с Новороссией, — это суррогат войны или настоящая война?
Вис: Это фрагмент войны. Вне зависимости от того, ожидает ли нас в будущем настоящая большая война — а я уверен, что ожидает, — мне нравится все происходящее. Это на пользу. Мы слишком долго спали, харе.
Андрей: Пожалуй, я соглашусь с тобой. Не мир, но меч. Забвение меча — это и есть засыпание, а меж тем Кое-кто завещал нам не спать. Как писал Паскаль, страдание Христа длится вечно, и в это время нельзя спать. Я, однако ж, настаиваю всё же на первичности именно духовной брани, фрагментом которой является брань физическая.
Третьим словом будет — Кино.
Вис: Опиум для народа.
Необходимое успокаивающее, болеутолитель. С развитием кино уменьшается интерес к религии, кстати, — об этом как-то мало говорят, но это факт. И ничего страшного в этом я не вижу: сказки на ночь необходимы; ночи слишком темны и страшны, надо как-то переживать их.
Андрей: Ты ведь сам снял фильм, насколько я знаю. Расскажешь о нем немного нашим читателям? (Или много, это уж как сам пожелаешь!)
Вис: Хорошее кино. Но снятое впопыхах и во многом пока неумелое. Что рассказывать, пусть зритель сам решает:
Андрей: Что ж, кино отдаем на суд зрителя. Однако надеюсь, что мы еще побеседуем о твоем фильме! А меж тем четвертым словом у нас идёт Одиночество.
Вис: Естественно.
Никто из нас никому не нужен, если только не помогает удовлетворить какие-то личные потребности, но нужен только за этим и только на то время, пока потребности не изменятся. В общем, ни внутри тебя, ни вокруг тебя нет никого, кроме тебя самого, поэтому одиночество — это не страшно, это естественно.
Андрей: А любовь и дружба сверхъестественны?
Вис: Нет, конечно. Но это животные чувства, любовь — более, дружба — менее. А одиночество — это человеческое. И даже, пожалуй, сверхчеловеческое.
Андрей: Одиночество как сверхчеловеческое состояние — это очень по-ницшеански! Я бы даже сказал — ницшеанское, слишком ницшеанское! (Смеется.) Однако я в этом с тобой согласен. Не в том, что любовь — это животное чувство, а в том, что одиночество — это сверхчеловеческое. Мне по этому поводу вспомнилась одна фраза Аристотеля. Стагирит писал в своей «Политике», что вне общества (то есть в одиночестве) может жить либо скот, либо божество. А спустя две тысячи лет Ницше добавил к словам Аристотеля, что тот забыл еще третьего, того, кто является и скотом, и божеством одновременно, то есть философа!
Пятое слово — СССР.
Вис: Будущее.
Советская империя изначально была опрокинута в будущее, существовала во имя будущего и действовала во имя будущего. Когда будущее — в глазах большинства ее жителей — исчезло, рассыпалась и скрепляющая империю идея; рассыпалась и империя. Но рассыпалась она именно туда, куда была обращена: в грядущее, потому я верю, что рано или поздно человечество вновь разыщет эти осколки и все же построит из них собственное будущее.
Андрей: Всё так, обращенность в будущее, и спешка взахлеб в это будущее, как у Андрея Платонова в «Чевенгуре». Но ведь тогда человечество восхищалось будущим, а сейчас боится будущего. Теперь в будущем человечество видит ядерные войны, экологические катастрофы и т. д. — постапокалипсис, одним словом. Ты на этот счет более оптимистичен? Постапокалипсиса не будет?
Вис: Постапокалипсис — это то, что будет после апокалипсиса. А после настоящего апокалипсиса не будет ничего, поэтому всё, что массовая культура — и потребитель, идущий у нее на поводу, — называет постапокалипсисом, на самом деле является все-таки преапокалипсисом, чистилищем, двери из которого ведут в коридор с клубком теплого света в самом конце.
Андрей: Конечно, в сути вопроса всё именно так, но в голове у массового человека это иначе. Постмодернисты как раз писали об этом: апокалипсис как духовный опыт десакрализируется в массовой культуре или же и вовсе исчезает как опыт, поскольку массовое сознание стремится перепрыгнуть в мир постапокалипсиса, не пережив самого апокалипсиса. Да и к тому же апокалипсис и постапокалипсис столько раз показаны в фильмах-катастрофах и прочих экшенах, что они уже перестали пугать, опростились, редуцировались, опошлились. То же самое происходит и со смертью, кстати.
А шестое слово — Рок.
Вис: Свобода.
Это убежище для тех, кто горит изнутри и не может этого скрыть и смириться с этим саморазрушающим ощущением; свобода признаться в том, что ты не таков, каким тебя хотели бы сформировать многочисленные нависающие над тобой институты и довлеющие понятия. Это постоянно меняющееся самоощущение и позиционирование, фундаментом которого является неизменное приятие собственной свободы и независимости. Рок — настоящий — это сверхчеловеческое, потому он так и притягателен, потому так много званых, но так мало избранных, потому он так многолик и так неуловим, и он, конечно, отнюдь не только музыка.
Андрей: Ну а к рэпу такое нельзя применить?
Вис: Рэп, как ни грустно это говорить, это сегодня, скорее, смешно. У рэпа были возможности стать бо́льшим, чем он стал, но он сознательно от них отказался, выбрав…. ну, я не знаю, чечевичную похлебку. Рэп был и остался детской и подростковой музыкой и хранит в себе детские и подростковые посылы. Это всё хорошо и здорово, если ты дитя или подросток, но потом это превращается в инфантилизм, а инфантилизм — это, как я уже сказал, смешно.
Андрей: В этом вопросе нельзя не согласиться с тобой, но только отчасти. Я думаю, что в России есть два рэпа. Один рэп — это тот, о котором ты сказал. А другой рэп — это такой рэп, который уже больше, чем просто рэп, потому что он постоянно преодолевает рамки рэпа. Наш общий товарищ Захар Прилепин как раз пишет о таком рэпе, — что он дал словарь современному поколению, и этот словарь используется для разговора о самых важных вещах. И главное, что этот словарь совершенствуется. И будет совершенствоваться далее. Я во всяком случае верю в это. Как верю в своё поколение…
Седьмое и последнее слово — Сила.
Вис: Это я.
