Мы продолжаем серию бесед с отечественными рэперами под названием «Главные слова». Великий философ XX века Жиль Делёз незадолго до смерти дал интервью под названием «Алфавит Жиля Делёза». Суть интервью заключалась в том, что интервьюер (ученица Делёза) называла слова в алфавитном порядке, а философ разъяснял их. Нечто подобное мы решили сделать с русскими рэперами. Эта серия интервью, с одной стороны, даст возможность лучше узнать того или иного рэпера, а с другой — позволит составить себе совокупное представление о том, что мы зовем русским рэпом. Ведь если мы принимаем факт, что русский рэп есть феномен нашей современной культуры, с которым нельзя не считаться, то нам просто необходимо такое интегральное представление о нём. Подступом к такому интегральному представлению о русском рэпе и является серия наших интервью. Ведёт беседы Андрей Коробов-Латынцев.
Очередная беседа — с Андреем Бледным.
Пожалуй, меньше всего Андрей Бледный нуждается в том, чтобы его представляли. Достаточно сказать, что он основатель той самой группы 25/17. Поэтому буду немногословен.
Андрей Коробов-Латынцев: Андрей, здравствуй! Принцип нашей беседы прост: я тебе называю слово — ты мне в ответ свои мысли о нем, или ассоциации, или какую-нибудь историю и т.д. То есть это просто повод порассуждать о чем-либо, вспомнить что-то и т.д. Нет задачи составить словарь, вообще нет никакой задачи, кроме как интересно побеседовать о самом главном.
Итак, первое слово — Страна.
Андрей Бледный: Наша страна — место, где человек уже в юном возрасте может осознать всю бессмысленность накопления материальных ценностей и начать заботиться о своей душе. Или ему помогут это осознать.
К-Л.: Второе слово — Странность.
Бледный: Все мы в той или иной степени непонятные, странные друг для друга.
К-Л.: Кто для тебя в большей степени странный?
Бледный: Каждый человек, потому что он не такой, как я. Бывает интересно кого-то понять, его мотивы, его систему координат, а, бывает, совсем не хочется.
К-Л.: Встречались тебе такие люди, понять которых хотелось, но понять так и не смог?
Бледный: Женщины.
К-Л.: Третье слово — Странничество.
Бледный: Как говорил Амвросий Оптинский, странничество духовное не в том состоит, чтобы странствовать по свету, а в том, чтобы, живя на одном месте, проводить странническую жизнь, не имея собственного угла.
К-Л.: В этом большая проблема. Мы ведь все равно не в пустыне живем, у нас появляются близкие люди, любимые, дети, — это и есть такой вот свой собственный угол. Как же его не иметь?
Бледный: Амвросий писал о монашеской жизни. Для нас с тобой это, наверное, напоминание, что всё, что даёт Господь, Он же и забирает, а мы здесь все — странники, земной век короток.
К-Л.: Думаю, так.
Четвертое слово — Противоречие.
Бледный: Чаще всего, когда я слышу про противоречие, это значит, что говорящий чего-то просто не понял. Не хочет понимать или в силу каких-то причин не может.
К-Л.: Я думаю, что человек не может понимать всё на свете. Поэтому противоречие — неизбежный спутник человека по жизни. Совсем другое дело, как мы понимаем само противоречие: как результат нашего незнания-непонимания (мир устроен мудро и его устройство вполне объяснимо, но мы его не понимаем до конца) или как принцип мироустройства вообще (закон противоречия лежит в основе мироустройства). Лично я предпочитаю не утверждать здесь ни одну из теорий, а просто принимать, что в мире есть противоречия — захватывающие, интересные, побуждающие меня к поиску, к развитию, к творчеству…
Бледный: Большинство просто не хочет искать ответы, им нужен «уголовный кодекс»: да/нет, можно/нельзя, а если нельзя, но очень хочется, то что за это будет. Вот Христос здесь говорит: «не мир я принёс, но меч»; а вот здесь: «кто с мечом придёт, тот от меча и погибнет». Противоречие! Чушь ваша Библия, одни сплошные противоречия, пойду я дальше жить так, как я сам считаю правильным. У меня противоречий нет, хочу — делаю, не хочу — не делаю, что хочу, то и делаю.
К-Л.: Вот приведенные тобой противоречивые отрывки как раз должны бы вызывать интерес и желание далее вникать в Библию в поисках ответа, снимающего противоречие. А на деле люди бегут от противоречия. Соглашусь с тобой, сегодня время «уголовных кодексов» и инструкций. Причем инструкций шаблонных: восхищайся этим, ненавидь то, и т.д. Самостоятельный поиск ответов может быть опасным делом, проще и безопаснее освоить ту или иную инструкцию или кодекс. Вот выучил ты, что «все религии об одном» — все, уже специалист по религиям. Удобно же.
Пятое слово — Красота.
Бледный: Раньше я бы принялся тебе доказывать, что Джульетт Льюис интереснее, чем Памела Андерсон, а Ван Гог гораздо круче, чем любимый в народе Шишкин. Это вкусовщина. Красота — это гармония, истина, любовь, и можно начинать цитировать Гегеля и Канта. (Улыбается.)
К-Л.: Непременно! Но мне тут вспомнился Владимир Сергеевич Соловьев. Для него ведь истина, добро и красота, данные в гармонии, — это исходная триада человеческих ценностей. Воплощенная Истина — это Добро, и оно предстает нам как Красота. И в этом смысле исключается вкусовщина. А лучше всего здесь вспомнить Достоевского. «Красота — загадка». Красота может быть Красотой Мадонны, а может быть красотой Содома. И в последнем случае уже ни о какой истине и гармонии говорить не приходится…
Бледный: Это уже не красота, это прелесть, обман, соблазн и совращение. Я думаю, не случайно сейчас «прелесть» стала синонимом привлекательности и красоты.
К-Л.: Не случайно, конечно. Красота, которая таит за собой не истину с добром, а обман и совращение, — такая красота появляется тогда, когда человек сам в себе теряет истину и добро и уже не в состоянии воплощать их в красоте. Для такой красоты имя «прелесть», и происходит она из внутренних перемен в самом человеке.
Шестое слово — Тоска.
Бледный: Невозможность высказать, оформить в слова своё одиночество, воспоминания об утерянном рае.
К-Л.: Часто ощущаешь в себе такую тоску?
Бледный: Тоску по чему-то утерянному, чего я не помню, но оно точно было, я чувствую очень часто. Возможно, это воспоминания о внутриутробном, дородовом периоде, или просто какое-то расстройство психики. (Улыбается.) Раньше заглушал это чувство различными веществами, сейчас привык.
К-Л.: Когда над своею тоской можно пошутить, как над старым другом, это, я думаю, хороший признак. Я думаю, что эта тоска по давно утерянной и позабытой, но ожидающей нас Родине, — одно из самых ценных наших чувств, ежели это только можно назвать чувством…
Седьмое слово — Отцовство.
Бледный: Это счастье, это ответственность, это возможность понять своих родителей и хотя быть чуть-чуть понять Бога.
К-Л.: Получается, что отцовство — это такое метафизическое состояние, раз оно дает такие возможности и шансы…
Бледный: Когда твой ребёнок тебя не слушается, делает по-своему, а потом страдает от последствий, ты думаешь, как объяснить, как предупредить, как наказать, чтобы понял, и вспоминаешь себя, как ты, уже став взрослым, иногда продолжаешь себя вести как капризный ребёнок, а тебе объясняют, учат, наказывают, но всё равно любят. Это сложно понять разумом, а так ты это понимаешь через эмоцию, на собственном опыте.
К-Л.: И последнее слово — Чудо.
Бледный: То, что я живой, трезвый, счастливый. Я очень старался, чтобы этого не было.
К-Л.: Для многих нет «Жизни как чуда», для многих жизнь – это ад. Быть может, это от недостатка веры, быть может — от переизбытка ада. Быть может, от всего вместе.
Бледный: Те, кого я знал, сами делали из своей жизни ад, страдали, жалели себя и продолжали жить в этом аду. Искать виноватых, жалеть себя — ведь это так приятно.
К-Л.: Ад могут сделать и другие. Искать виноватых и жалеть себя — это вовсе не ад, это просто такое чувство, в котором уютно и безопасно. Ад — это совсем другое, я думаю.
Бледный: Тут мы можем фантазировать или перечитывать Данте, но не важно: старорежимные черти с вилами или моднейшая бесконечная пустота, — если мы верим в то, что есть жизнь после жизни, то в ад мы не очень хотим попасть, а продолжая жить так, как я жил, я бы обязательно там оказался.
