Журнал «Эрос и Космос» предлагает вниманию читателей небольшой материал, который сложился из заметок и переписки Сергея Гуленкина и Виктора Ширяева в фейсбуке. Мы посчитали, что эти размышления оказались удачным заходом к важной теме недвойственности в раннем буддизме махаяны (и не только), немного их дополнили и будем рады в дальнейшем развивать эту дискуссию.
Сергей Гуленкин — преподаватель йоги и медитации, редактор, переводчик.
Виктор Ширяев — преподаватель базовой осознанности, востоковед, интегральный практик.
Сергей Гуленкин: Благодаря прекрасному курсу Майкла Оуэнса и Майкла Тафта я недавно погрузился в изучение махаянской Вималакирти нирдеша сутры. Эта сутра уникальна тем, что её главный герой — мирянин и обитатель столичного города Вайшали, такой «бодхисаттва в городе», который с искрометным юмором открывает всем — от посетителей борделей и игорных домов до монахов и бодхисаттв — суть недвойственности (тема, к которой редко настолько подробно обращаются буддийские сутры). Временем создания сутры считается примерно 100 год н. э., и меня в такие моменты всегда поражает, какой невероятный уровень сознания и художественного вкуса был у некоторых людей так давно.
В начале сутры Вималакирти даже специально «заболел», чтобы устроить весь последующий перформанс. Правда, для него это не проблема, ведь, как становится ясно в дальнейшем: «Говорят: „Это — блаженство, это — неблаженство“. Это двойственность. Кто лишён всяких расчётов на обретение и, постигнув, что ум сходен с пространством, ни к чему не привязывается, тот входит в недвойственность».
Суть тонкого понимания недвойственности в этой сутре можно попробовать сформулировать так: деление на двойственное и недвойственное само по себе есть двойственность. И так с любой парой. Например: чистое и нечистое. Нечистое — это делить на чистое и нечистое, полагать это разделение реально существующим. Таким образом, у чистого нет противоположности, это скорее что-то запредельное нечистому. Возможно, о чём-то подобном говорил Джидду Кришнамурти, утверждая, что у свободы, у любви в действительности нет противоположности.
Любопытно в сутре разворачивается и тема отношения к телу. Вималакирти говорит примерно следующее: не привязывайтесь к кажущейся «реальности» этого тела; не привязывайтесь умом к телу, каким оно предстаёт с точки зрения двойственности, оно предстаёт таким только для того, чтобы живые существа могли обучаться. Эта мысль подробно раскрывается в главе «Род (или семя, биджа) Татхагаты», если коротко — просветление возникает из омрачений-клеш подобно тому, как цветок лотоса появляется из грязного пруда («Когда б вы знали, из какого сора…»).
Часть и целое (знаменитая волна, осознающая себя как океан) — тоже двойственность. Поэтому Вималакирти творит чудеса, когда Вселенная может оказаться в зёрнышке, при этом зёрнышко и Вселенная не изменят своих размеров.
Приведу лишь ещё одну пару, которая прямо отсылает к созерцательной практике и явно перекликается с пониманием традиций «природы ума»: «„Отвлечение“ и „внимательность“ — это двойственность. Если нет отвлечения, нет и внимательности, и нет усилий ума (в английском переводе Роберта Турмана — mental intensity, предполагаю, речь здесь идёт именно об усилии). Таким образом, отсутствие усилий ума есть дверь в недвойственность».
В заключение хочу отметить уникальный подход Майкла Оуэнса к чтению и обсуждению сутр. Как он сам делится в беседе с Майклом Тафтом, многие махаянские сутры созданы для особого «психоактивного» чтения, для медитации в латинском смысле этого слова. Это глубокое размышление над духовным текстом и проживание того опыта, который возникает в процессе такого внимательного чтения (что можно сравнить, например, с чтением поэзии). Вималакирти нирдеша сутра словно очерчивает для нас пространство вокруг чёрной дыры, чтобы в какой-то момент мы получили шанс распознать саму чёрную дыру — неохватное умом полное освобождение. Здесь, конечно, вспоминается и замечание Евгения Торчинова о психопрактической функции праджня-парамитских сутр, где необычная композиция, нелинейность и парадоксальность призваны оказывать активное трансформирующее воздействие на ум читающего.
Наконец, Оуэнс также делает предположение, что Вималакирти нирдеша сутра очень похожа на пьесу, и, возможно, она действительно ставилась в те времена на сцене, что ещё больше приглашает нас думать о ней как о произведении искусства. Впрочем, есть ли ещё какая-то сцена, кроме сцены ума?
Виктор Ширяев: Я сейчас изучаю тексты Чжи И (Китай, VI век), и он там в каждом предложении цитирует сутры и другие тексты, так что приходится осваивать ещё и объёмные комментарии к каждому предложению, и сами эти сутры. Там везде настолько недвойственный подход, насколько только возможно. Просто потрясающе.
Как это у самого Чжи И? Допустим, кто-то говорит, что всё это — иллюзия. Кто-то — что всё это реально. В философии китайской школы буддизма Тяньтай говорят про три истины — абсолютную и относительную, а также истину Середины. Словами Чжи И:
«Это аналогично отношениям яркого света и зеркала. Яркий свет — это идентичность с пустотностью. Образ в зеркале — идентичность с конвенциональным и обусловленным. А само зеркало — аналогично идентичности со Срединным.
Эти три аспекта не сливаются во что-то неразделимое, но и не являются отдельными и независимыми. И при этом невозможно отрицать, что они и соединены в едином событии, и являются разными аспектами».
Нил Доннер, один из ведущих специалистов и переводчиков Тяньтай, приводит современный пример, который помогает понять эту недвойственную философию Тяньтай (идущую от идей великого буддийского мыслителя Нагарджуны):
«Свет сейчас понимают и как частицы, и как волны, в зависимости от того, как его воспринимать. А ещё можно сказать, что на самом деле свет — это что-то третье, раз уж он может быть как частицами, так и волнами».
Но ещё важно добавить, что все эти три способа понимать свет — они одновременно про одно и то же (то есть что все они глубинно идентичны друг другу), и одновременно — что все эти способы принципиально отличаются друг от друга. В аналитической медитации в духе Тяньтай мы пробуем применять эту логику к «я», «ты» и в принципе к любым событиям ума, прозревая к пустотности, обусловленности и Середине.
Какие прагматические выводы могут следовать из этого воззрения махаяны? Существует мнение, будто медитация в своей правильной форме — это способ отсечь мирские привязанности. Лично я считаю крайне вредными и морально беспомощными реплики про то, что учителю медитации не пристало заниматься, например, политикой, ведь я должен быть выше этого. Хорошо, «вредно» и «морально беспомощно» — это мои оценочные суждения, но для гражданского активизма у занимающихся хардкорной медитацией есть вполне философские обоснования.
Многим известны «Десять картин выпаса быка» из дзэнской культуры. Мало кто знает при этом, что это не просто красивая метафора «пути героя» из Китая XII века, а доктрина, идущая из принципиально важной позиции буддизма махаяны о неотделимости сансары и нирваны.
Обратимся ещё раз к трём истинам китайской школы Тяньтай:
- Всё на свете пустотно и лишено независимой сущности.
- Всё на свете обусловлено и представляет мир конвенциональной истины.
- Всё на свете одновременно пустотно и обусловлено, и одно не существует без другого.
Согласно Чжи И, патриарху школы Тяньтай, сваливаться в любую из крайностей будет отклонением. Да, вначале практикующие осваивают методы, ведущие к реализации пустотности всего сущего, успокоению страстей и привязанностей, обретению нирваны (入空观, «войти в пустоту из обусловленного»). А затем они «возвращаются» в мир условностей, практикуя действия, основанные на мудрости и сострадании (入假观 «войти в обусловленное из пустоты»).
Но будет некорректно рассматривать это как последовательность, ведь если всё на свете одновременно пустотно и обусловлено, мирское и запредельное, страдательное и свободное, то и практиковать тоже в идеале следует это одновременно (入中道观, «видя, что обусловленное и высшая реальность — это одно и то же, войти в срединный путь).
Не стоит заниматься медитацией, направленной на убегание от мира. Не стоит заниматься мирскими делами с полной убеждённостью в их реальности. С точки зрения буддизма махаяны, стоит видеть пустотность всех мирских дел и заниматься ими с полной отдачей (一心), с мудростью и состраданием.
Стоит видеть пустотность всех мирских дел и заниматься ими с полной отдачей
Сергей Гуленкин: Интересно, что Майкл Оуэнс в курсе о Вималакирти тоже ссылается на другие сутры, затрагивающие тему недвойственности. Хотя мы ведь и так про это давно знали, если вспомнить «Алмазную сутру»! Но впечатляет, что в ранних махаянских сутрах вопрос о недвойственности был настолько проработан. Кстати, Вималакирти нирдеша сутра была особенно популярна именно в Китае, первый перевод датируют уже 223–228 годами н. э. Конечно, встаёт вопрос о том, где в сутрах мы можем найти более детальные описания собственно недвойственных практик созерцания? Если не ошибаюсь, Оуэнс в этой связи говорил о Аватамсака сутре.
Виктор Ширяев: Я сейчас изучаю Самадхи-раджа сутру, это один из самых ранних текстов с описанием техники медитации, попавший в Китай. И да, я как-то не осознавал последние пару лет, не думал про это, что махаянские китайско-японские техники — сугубо недвойственные.
С.Г.: Ещё мне давно казалось несколько условным традиционное тибетское разделение на «сутру, тантру и дзогчен». То есть оно скорее про методы, а не про воззрения, и в махаянских сутрах мы находим основу воззрения по сути всех трёх подходов, причём в Вималакирти нирдеша сутре они как раз представлены сразу все как упайя, искусные средства, которые Вималакирти применяет в зависимости от уровня тех, к кому он обращается. То есть Вималакирти — это такой классический образ не только бодхисаттвы, но и махасиддха.
В.Ш.: Все типы воззрений, да. Именно поэтому китайские школы, тот же Тяньтай, звали себя «экаяна», единая колесница, где есть все типы методов, и постепенные, и непостепенные.
С.Г.: Про методы я имел в виду, что, наверное, можно говорить об отличиях тантры от сутры по стилю изложения и набору методов. Не знаю, есть ли сутры, где описываются тонкие каналы или сексуальные практики, а вот непостепенные воззрения и различные недвойственные приёмы созерцания — находим и в сутрах.
В.Ш.: Конечно, тантрические методы ещё лет на 500 позже стали развиваться, но из той же махаянской недвойственной логики о том, что нет ничего «сансарного», что не было бы одновременно и «нирваническим».
С.Г.: И при этом — кто знает! Возможно, то, что мы сейчас считаем «стали развиваться», было скорее попаданием в мейнстрим, а отдельные методы были известны значительно раньше. Тут, несомненно, стоит быть открытыми к разным гипотезам и новым фактам, проливающим свет на эволюцию буддизма как традиции.
