Нарциссизм: эпидемия постмодерна

Распространённость нарциссизма обрела такие эпидемические масштабы, что, на самом деле, его хотели убрать из перечня диагностических категорий в пятой редакции «Диагностического и статистического справочника психических расстройств» (DSM-V), определив, что он слишком часто встречается, чтобы представлять собой отдельное расстройство.¹ Попросту говоря, нарциссизм означает патологическую сфокусированность на самом себе. «Патологичность» в данном случае означает, что нарциссизм приносит ненужные страдания как самому человеку, так и другим людям.

Феномен нарциссизма — это континуум, включающий на одном конце спектра тех, кто подходит под традиционное психиатрическое описание нарциссического расстройства личности (при котором индивид обладает напоминающим манию величия чувством собственной важности), а на другом — тех, кому свойственна обычная поглощённость собой, которая преобладает в нашей культуре.

Сознание — это поле бесконечных масштабов. В нарциссизме эго фокусирует это поле исключительно на конечном личностном измерении опыта таким образом, что это приводит к гиперраздутом чувстве своего «я». Сознание — это топливо, обращающее потенциальное в реальное, так что то, на чём мы фокусируем сознание, есть то, во что мы вдыхаем жизнь. Следовательно, страдающий нарциссизмом человек действует исключительно из своекорыстных мотивов, видит всё и всех как вырезанную «двумерную картонку», являющуюся отражением его собственного «я» и служащую исключительно удовлетворению его потребностей.

Можно установить наличие нарциссизма, когда внимание человека сфокусировано в относительно большей степени на голосе в его собственной голове, нежели на словах, исходящих из уст людей, которых он слушает. Держу пари, что это обычный опыт для большинства людей во время разговора, когда они с нетерпением ждут, чтобы другой человек закончил говорить, дабы получить возможность озвучить своё собственное мнение. Давным-давно я осознал, что во время моих лекций студенты слушают то, что сами думают по поводу моих слов, а не «отпускают» всё, дабы послушать, что я им действительно сообщаю.

Одним из самых ярких примеров нарциссизма, который я когда-либо видел, встретился мне в лице студентки, которая описывала, как узнала, что у её брата обнаружили лимфому. Она плакала и явно находилась в смятении. Я сказал ей, что сожалею о том, что с ним случилось, и желаю ему лучшего исхода из возможных. Её же ответом было: «Да вы вообще представляете себе, что это будет означать для меня?! Мне придётся смотреть за его детьми, помогать с шоппингом, у меня просто нет на это всё времени!»

Идея, что «это моя мысль, это моё чувство, следовательно оно важно», лежит в фундаменте нарциссизма

Хотя, наверняка, и есть какое-то тонкое разграничение между клинически диагностированным нарциссистом и остальными людьми, мой собственный опыт показывает, что большинство из нас уделяют незаслуженно большое внимание своим собственным мыслям и чувствам. Нарциссизм неотъемлемо присущ движению ума, в процессе которого происходит отождествление с мыслью или чувством и приписывание им значимости просто по той лишь одной причине, что «я» и есть тот, кто всё это испытывает. И при этом, если бы кто-то ещё сообщил мне о подобной мысли или чувстве в моём присутствии, я бы отнёсся к ним без особой серьёзности или даже обиделся. Идея, что «это моя мысль, это моё чувство, следовательно оно важно», лежит в фундаменте нарциссизма.

Может быть полезно рассмотреть проблему возникновения нарциссизма в эволюционном контексте. Если очень широко обобщать, мы можем представить себе, что сознание, осуществляя проект творения, забылось в течение 14 млрд лет продвижения через мёртвую материю.² В не слишком отдалённом прошлом первобытные люди, подобно животным, были всецело погружены в природу, не обладая никаким чувством уникального «я», которое было бы сколь-нибудь отделено от природы. Рождение саморефлексирующего осознавания принесло человеку уникальную способность отступать на шаг и лицезреть самого себя, тем самым получая возможность для саморефлексии («я знаю, что я знаю, что я знаю»). По мере эволюционного развития культуры люди становились всё более отрешёнными от своего непосредственного окружения, что открывало перед ними способность видеть себя отделёнными и отличными от всей остальной природы.

Интересно поразмыслить над тем, что мы, люди, покупающие еду в супермаркетах (я могу достать клубнику в феврале) и имеющие терморегуляторы в домах и машинах, более отрешены от природы, чем наши предки из разных культур. На уровне культуры, который я здесь рассматриваю, индивид намного более погружён в культуру (как фактор бессознательного влияния), чем в природу. И его опыт, по меньшей мере, в равной степени (если не в большей) опосредуется культурой, как и природой.

Даосы осознавали это движение от природы, описывая древних мудрецов как диких животных. Они писали о цивилизации (нападая на конфуцианцев) как об отпадении от добродетели (de: 德) и спонтанности (ziran: 自然), присущих природе.³ Та же самая тема присутствует и в библейской истории сотворения Адама и Евы, которые, получив знание о себе, были изгнаны из рая.

Утверждение Декарта «я мыслю, следовательно — существую» является мощным выражением разума, видящего себя в центре вселенной. Это осознание послужило базисом научного рационализма, позволившего людям высвободиться из-под влияния суеверий и мифов, свойственных великим традициям. С развитием модернизма отношение человека к себе и другим стало однозначно абстрактным, в то время как редукционистская и материалистическая наука рассматривала людей как «мягкие машины». Объективизация человечности достигла своего пика в холокосте — движении, которому способствовало бурное развитие технологий, массового транспорта и которое подпитывалось этноцентрическим национализмом. Объективизация природы привела, по всей видимости, и к необратимому разрушению окружающей среды.

После Второй мировой войны послевоенное поколение «бейби-бумеров» воспитывалось родителями, которые были намерены сделать так, чтобы их дети никогда не столкнулись со страданием и жертвами, которые пережили они в победе над Германией. Эту перспективу можно понять, но всё же, в попытке защитить новое поколение от страданий, эти дети были лишены ценного опыта — необходимости приносить жертву во имя цели более высокой, чем избегание страхов и стремление к удовлетворению желаний эго.

Обычной является фраза, которую родители говорят своим детям: «Это твоя жизнь. Ты можешь делать всё, что хочешь делать, и быть всем, чем хочешь быть. Мир — твоя устричная раковинка».⁴ Детям, которые в чём-то преуспели, говорят, какие они талантливые и особенные, вместо того чтобы поощрять их за тот тяжёлый труд, который они выполнили, чтобы достичь чего-то.  Акцент делается на формировании «высокой самооценки», а не прочувствованном ощущении ответственности за правильное усердие. Детей поощряют просто за то, что они проявили себя, а не за то, что они в этом преуспели. Для любого родителя естественно смотреть в глаза своего ребёнка и видеть «самое красивое дитя, которое когда-либо рождалось на свет». С аналитической перспективы, можно признать, что подобная реакция есть немногим большее, чем отождествление ума с примитивными психическими структурами, возникающими в результате глубоко засевшего биологического обусловливания. Когда мы пробуждаемся к реальности единства, то осознаём, что в мире есть только одно дитя.⁵

Когда мы пробуждаемся к реальности единства, то осознаём, что в мире есть только одно дитя

Расцвет постмодернизма в 1960-е принёс с собой эпоху гражданских прав, воспевания многообразия и идею, что уникальная индивидуальность является предельным выражением универсального развития. Кредо «у вас своя истина, у меня своя, и никому не дана предельная истина» возносит релятивизм в разряд предельного принципа.⁶ Теория относительности Эйнштейна, которую можно интерпретировать как утверждение о том, что всё восприятие находится в соотнесённости с тем, кто воспринимает, было деформировано в перспективу, будто каждый индивид живёт в своей собственной вселенной — вселенной, являющейся, дескать, проекцией его собственного сознания, не имеющей никакой внешней реальности и независимого существования, достоверности или истинности.

Индивидуальное сознание не может занять позицию большей отстранённости от материи, чем когда видит себя центром и творцом своей уникальной реальности. Это настолько засело у нас в головах, что наш разум видит даже собственно тело как «другого», что приводит к фундаментальному расщеплению идентичности с тяжёлыми последствиями для здоровья личности, культуры и биосферы. Я вижу иронию в том, что психотерапия в прошлом веке стала превалирующей формой исцеления в благополучных классах населения. Ирония состоит в том, что психотерапии по большей части фокусируется на поощрении того, чтобы индивид говорил о себе таким образом, который глубоко закрепляет иллюзию эго о своей уникальности, особенности и определённости своими ранами.

На более высоких холистических и интегральных уровнях развития эволюция завершает полный круг с возникновением продвинутой теории систем и большим признанием взаимосвязанности между единым и множественным.⁷  Пройдя настолько далеко, насколько возможно, в своём отстранении от материи, сознание продолжает своё циклическое движение в направлении превосхождения, или трансценденции, иллюзии личностного, и пробуждения к универсальным измерениям самости; оно начинает интересоваться высшими потенциалами близости и коллективного эмерджентного возникновения. Значимое измерение лечения постмодернистски ориентированных пациентов состоит в том, чтобы сделать всё необходимое, дабы на достаточно долгое время переключить их внимание с личностной сферы, чтобы они пришли к осознаванию более глубоких и высоких измерений самости.⁸

Хорошие новости состоят в том, что, если человек сумеет преуспеть в этом даже на малую долю секунды, этого может быть достаточно, чтобы создать совершенно иной контекст в рамках видения пациентом своего «я». Этот контекст настолько кардинально отличается, настолько не центрирован на «я», что он потенциально может переопределить весь его жизненный опыт. Плохие новости, конечно же, состоят в том, что отвлечь внимание эго от личностного невозможно. Почему? Потому что, по моему определению данного термина, «эго» и есть та сила, которая фокусирует осознавание исключительно на личностной сфере опыта и отвергает более глубокие и высокие измерения самости, такие как душа, совесть и дух.

Возможно, тончайшим навыком в медицине является культивирование способности работать с аутентичным, или подлинным, «я» пациента ­— той его частью, которая универсальна в своей размерности, не ранена, не является жертвой, но выражает себя как бо́льшая забота о целом. Как практикующие профессионалы, мы сможем это сделать только в той степени, в какой мы сами превзошли собственный нарциссизм и объяли в себе эти более глубокие и высокие измерения самости.