Всё движение нью-эйдж целиком, если использовать этот термин в широчайшем и наиболее обобщённом смысле, находится в крайне неоднозначных отношениях со своим собственным разумом. Нью-эйдж попросту не знает, как поступить с интеллектом, рациональным умом, способностью к словесному и понятийному выражению, которая имеет привычку столь назойливо возникать посреди жизни.
Коль скоро меня часто относят к интеллектуалам нью-эйджа, я хотел бы рассмотреть этот непростой вопрос и, быть может, предложить взгляд изнутри на следующие темы: роль интеллекта в духовной жизни; путь джняна-йоги (духовный путь интеллекта); а также радости и ужасы этого уникальнейшего человеческого инструмента — словесного и рационального ума.
Это предлагается мною не в виде интеллектуального или академического обсуждения, а в виде последовательности личных размышлений.
Ужас пятна Роршаха
В течение двух десятилетий, в процессе которых я трудился на ниве написания книг на духовную тематику, я постоянно сталкивался с рядом критических нападок, которые, как казалось, практически ничего общего со мной не имели: эти нападки повторялись исключительно лицами, которые никогда со мной не встречались. Это может чрезвычайно озадачивать, если не понять, что данная критика, очевидно, служит отражением не столько моей личности, сколько наших странных отношений с нашим же интеллектом. Нас страшат, по всей видимости, наши же собственные интеллектуальные способности. А посему, будучи «интеллектуалом», я становлюсь тестом Роршаха для выявления кошмарного ужаса, который рациональный ум вселяет в сердце атмосферы нью-эйджа.
Я ошибался не меньше других людей; есть также и много критики, которая, на мой взгляд, мучительно точна, — я стараюсь относиться к ней очень серьёзно. Но виды критики, которые я здесь обсуждаю, в большинстве своём настолько неточны, что не остаётся ничего иного, кроме как отправиться в поиски их источника. Будучи тестом Роршаха, я становлюсь приёмником целого ряда сильнейших проекций, дающих больше сведений о настроении самого проецирующего, нежели о качествах чернильного пятна.
Дело усугубляет то, что я не являюсь публичным человеком. Это ещё более интенсивно приглашает к столу ещё больше проекций. Отсутствие открытой публичности с моей стороны оказывает такой же эффект, что и психоаналитик, который сидит за вашей спиной и которого вы никогда не видите: это позволяет вызвать страннейшие свободные ассоциации касаемо того, кем же я, должно быть, являюсь.
Не спорю, я не очень-то и публичный человек, но в моём случае причина этому достаточно проста. Когда я написал «Спектр сознания», свою первую книгу, мне едва исполнилось двадцать три. Внимание, которое породила книга, катапультировало меня из положения никому не известного аспиранта, работающего над диссертацией по биохимии, в положение «учителя нью-эйджа». Потоки приглашений вести лекции и семинары начали на меня изливаться, а я охотно их принимал. Это было опьяняюще прекрасное время.
Но спустя примерно год этой незначительной общественной славы передо мной начала маячить необходимость решительного выбора: стало совершенно ясно, что (по крайней мере, что касается конкретно моего случая) я мог бы либо продолжить идти сей общественной дорожкой (и вообще распрощаться с надеждой написать что-то новое), либо сойти с неё и вернуться к более изолированной и уединённой стезе писателя. В тот период одна мысль меня преследовала: «Я могу либо почивать на своих лаврах, либо продолжить творить новое». Эта мысль прочно закрепилась в моём разуме.
И хуже всего было то, что (по крайней мере мне) нельзя было отрицать, что я не могу в нужной степени беспрепятственно совмещать публичную и частную жизнь: чем больше внимания уделялось мною первой, тем меньше времени у меня оставалось на вторую. И посему я очень резко — и кардинально — прекратил всякую общественную деятельность и сосредоточился исключительно на работе писателя. Хотя я нередко и посмеивался над этим своим решением, я так ни разу и не изменил его за все двадцать лет.
Но стоило мне это сделать, так я сразу же столкнулся с удивительным явлением, которое следовало за мной по пятам в течение всех двух десятилетий. В Америке не стремиться к свету прожекторов значит вести себя очень подозрительно. Как сформулировал это Гари Трудо: «Только в Америке неспособность рекламировать себя может широко считаться высокомерием».
Поскольку большинство людей получают удовольствие от общественного внимания, им весьма трудно вообразить, как можно испытывать по этому поводу какие-то иные чувства. И посему они нередко заполняют этот вакуум картинами того, что гипотетически должно было бы случиться с ними самими, дабы вынудить их отринуть свет прожекторов, — и обычно это нечто должно быть чем-то по-настоящему мертвенно ужасным. В течение двух десятилетий до меня то и дело доходили слухи, будто бы у меня смертельное заболевание и мне осталось жить несколько лет от силы. Совсем недавно я услышал, что-де у меня «патологический страх полётов», — на что я вздохнул с облегчением, ведь, по крайней мере, я больше не умирал. Высокомерие, вне всяких сомнений, является ещё одной из наиболее часто приводимых причин, почему я не веду публичной деятельности (как в цитате Трудо). Ещё я нередко сталкиваюсь с вариациями на тему, что я являюсь «эмоциональным инвалидом» или «эмоционально ущербным», а также есть и два моих любимых и бессмертных варианта: страх природы и страх женщин (не спрашивайте меня почему именно это… за исключением того, что все мужчины должны быть, как правило, переполнены этими страхами, так что теперь мы получаем удобную покупку «по акции»: если верить экофеминисткам, два страха теперь можно приобрести по цене одного). На самом деле, временами встречаются и очень милые, даже трогательные объяснения: люди полагают, что я не могу себе позволить путешествовать, а посему они посылают мне оплаченные авиабилеты, или вызываются добровольно последить за моим домом, или нечто в подобном духе.
К пёстрому коктейлю моих мнимых мотивов недавно прибавился и ещё один: мол, я не желаю, чтобы люди ставили под сомнение мою систему (то есть идеи, представленные в дюжине или около того моих книг). Однако, разумеется, «моя система» получает интенсивное и пристальное скептическое рассмотрение со всех возможных ракурсов, независимо от того, показываюсь я на публике или нет. Мне пришлось бы быть, мягко сказать, немного глуповатым, чтобы считать, что, если я спрячу свою голову в песок, это прекратит данную лавину.
Однако все эти роршаховы мотивы и в самом деле отражают несколько крайне реальных и крайне знакомых проблем. Роль интеллекта и, как следствие, роль интеллектуала — особенно в самом духовном процессе: каковы они должны быть?
Хороший полицейский, плохой полицейский
Я начал с утверждения, что люди в нью-эйджевских или духовных кругах склонны иметь весьма неоднозначное и неловкое отношение к своему интеллекту и особенно к своей рациональности. И мне кажется, это можно понять.
Все мы сознаём, что духовное постижение во многом надрационально: оно открывает истину, благо и прекрасное, которые намного превосходят пределы всего, что разум в целом и рациональность в частности могли бы себе вообразить. И большинство из нас, кто следует духовному пути (скажем, практикуя медитацию, дзадзен или йогу), на самом деле пытаются выйти за пределы разума и открыть вместо него «надразум» — лучезарное трансцендентальное великолепие того самого Божественного, что превосходит всё, что можно изложить словами, концепциями или идеями ума, — глубинную простоту, наличествующую до обретения нашими усилиями имени, категории или интеллектуальной коробки или клетки.
Духовное постижение во многом надрационально: оно открывает истину, благо и прекрасное, которые намного превосходят пределы всего, что может вообразить разум
Мы хотим придти к надрациональности — это прекрасно и великолепно. Однако в своей спешной попытке сбежать за пределы рационального мы часто некритически бросаемся ко всему, что нерационально, включая многое из того, что, откровенно говоря, дорационально, регрессивно, инфантильно и нарциссично.
Смешение дорационального с надрациональным получило название «до/над-заблуждения». Оно работает в обе стороны: ортодоксальные и конвенциональные теоретики вообще отвергают любого рода надрациональную реальность, так что всякий раз, когда происходит подлинно трансцендентальное и духовное событие, они попросту заявляют, что таковое есть всего лишь прорыв неких инфантильных, дорациональных и регрессивных элементов. И, с другой стороны, те из нас, кто понимает, что существуют настоящие и подлинные духовные реальности — надрациональные реалии, — в своём рвении и возбуждении подчас возвеличивают дорациональную чепуху до надрационального великолепия. Редукционисты, элевационисты: две стороны одной и той же ошибки.
И именно поэтому, на мой взгляд, в нью-эйджевских кругах наблюдается столь неоднозначное отношение к интеллектуальным и рациональным способностям, которыми мы наделены. Они исходят из посылки, что нам, на самом деле, надо выйти за пределы рациональности, — но ведь нам бы прежде всего до неё самой-то добраться! И слишком многое из того, что мы отправляем «выше рациональности», на деле остаётся под нею.
Оттого мы и не вполне понимаем, что же нам поделать со своим разумом. Любить его или ненавидеть, стремиться к нему или отвергнуть, углублять его или разбивать: о, это странное и ужасное животное — интеллект.
И вследствие этого мы не совсем понимаем, что нам делать со своими интеллектуалами. Ибо наши интеллектуалы, конечно же, играют роль «хорошего полицейского, плохого полицейского». Они, как правило, критикуют и вычищают дорациональную, регрессивную и нарциссическую чепуху, но также они склонны отвергать и затормаживать возникновение более высоких надрациональных истин. Они ставят «вне закона» и низшее, и высшее, высвобождая место лишь для посредственности в середине. Мы могли бы отблагодарить их за работу по очистке подвала, но они же и перекрывают нам путь на крышу!
И, по-моему, в этом-то и заключена причина, почему столь важно, чтобы интеллектуалы следовали в первую голову духовной дисциплине. Это способ отдохнуть от ума и открыться более высокому и блистательному великолепию: надрациональному до основания, духовному в своей глубине, сияющему в свободе от ума, им представляемой.
Конечно же, можно привнести в духовный поиск и интеллект. В нём интеллект проходит сквозь яростный огонь изначального сознавания, в котором сгорает дотла вместе со всем остальным. Когда мы делаем интеллект своим слугой, он становится замечательным союзником, который ярчайшим светом озаряет мрачнейшие из миров, привносит тепло и ясность во всё, чего бы он ни касался. Неслучайно, что многие величайшие духовные мудрецы были джняна-йогинами — теми, кто использует интеллект для превосхождения интеллекта. Шанкара, Ауробиндо, Плотин, Майстер Экхарт, Шеллинг, Нагарджуна, Платон: их умы настолько ярко горели, что в процессе испепелили эго.
Когда мы делаем интеллект своим слугой, он становится замечательным союзником
Частное/публичное
Чуть погодя я продолжу эту тему, однако мне не хотелось бы проигнорировать и определённый критицизм: что же насчёт противопоставления частной и общественной роли интеллектуала? Многие критики, например, высказали беспокойство тем, что я-де герметично изолирован от мира и избегаю света прожекторов. Я не стремлюсь к свету прожекторов, это так, но я вовсе не являюсь герметично изолированным. Всего лишь один пример: три планирующихся выпуска журнала «ReVision» будут целиком и полностью посвящены «Сексу, экологии, духовности» («Sex, Ecology, Spirituality»). Более дюжины авторов беспощадно проанализируют мой труд, его плюсы и минусы, а затем в процессе взаимодействия с авторами я отвечу на их критику. Мои идеи открыты для самого безжалостного и лютого анализа, и до меня доходит каждое из критических замечаний: каждую неделю я получаю иной раз сотни факсов, телефонных звонков, сообщений, писем, не говоря уж о полудюжине людей, стучащихся во входную дверь: меня абсолютно забомбили обратной связью.
Что до общественных выступлений, которые многие люди обозначают термином «публичный», время от времени я снижаю строгость своей позиции о «непубличности». Я проводил семинары по моим работам, самое недавнее — по книге «Секс, экология, духовность» во время самого процесса её написания (в нескольких случаях с привлечением сотрудников и студентов Института Наропы). Когда я так поступаю, то никогда не ограничиваю время общения, и люди вольны спрашивать всё, что душе угодно, и общаться со мной так, как пожелают, независимо от того, в сколь «грубой» форме они выражаются.
Отмечу самый последний пример: именно в этом духе я согласился побеседовать с Дэвидом Гаем, посвятившим мне материал в журнале «New Age»; как обычно, я не ограничил разговор временными рамками. Я совершенно конкретно сообщил, что буду говорить с ним столь долго, сколько ему угодно. Последний журналист, которому я сделал такое предложение, поселился в моём доме и беседовал со мной более 100 часов (см. книгу Тони Шварца «То, что действительно важно: Поиски мудрости в Америке» — «What Really Matters: Searching for Wisdom in America»). Господин Гай устал спустя 7 часов, так что можно сказать, что в этом случае мне повезло.
Но у меня всегда сохранялось смертельно серьёзное отношение к этим «вневременным» предложениям: вместо беседы, скажем, с дюжиной журналистов в течение одного часа я предпочитаю беседовать с одним журналистом в течение двенадцати часов. Всегда есть надежда на то, что он или она тогда действительно начнёт понимать некоторые тонкие и трудные вопросы, затрагиваемые в моих работах, и по-настоящему глубоко воспримет некоторые из проблем, вместо того, чтобы получить напористый час поверхностной болтовни вокруг вопросов вроде «каков ваш любимый цвет?». И поэтому верно утверждение, что рядом со мной редко встретишь журналистскую братию.
Ходячий мертвец
Ещё одна набравшая популярность жалоба, которая мне нередко встречается, состоит в том, что я «бессердечен». Иными словами, мне, коль скоро я интеллектуал, должно недоставать чувств, сострадания, эмоций и так далее. Я сталкивался с этим обвинением в течение двадцати лет, всегда от людей, которые никогда меня не встречали лично. Уверен, что в нём есть определённая истина, хотя предпочитаю считать, что это лишь её «крупица». Но я уверен и в том, что эти слухи сильно преувеличены и намного более приукрашены, чем дело обстоит в действительности, — и вот что интересно: это опять момент пятен Роршаха.
Мне кажется, что это ещё один очень важный и о многом говорящий момент. Он напрямую касается наших деликатных и неоднозначных отношений с нашим же интеллектом и, как следствие, нашими же интеллектуалами: рациональность лучше, чем дорациональность, но хуже, чем надрациональность. Хороший полицейский или плохой полицейский — кто из них остановит вас на обочине жизни? И будете ли вы об этом сожалеть?
По этой причине, похоже, большинство просто не может поверить, что значимый интеллектуальный успех вполне может идти рука об руку с эмоциональной чувствительностью. «Если у вас сильная голова, у вас, должно быть, нет сердца». По-моему, здесь где-то прячется безумное и вздорное уравнение: «Если коэффициент интеллекта взлетает, то эмоциональная чувствительность падает». (Интересно, значит ли это, что если вы установите контакт со своими чувствами, то коэффициент вашего интеллекта упадёт? То бишь, скажем, чем больше психотерапии вы проходите, тем тупее вы становитесь? Довольно идиотское уравнение, вам так не кажется?)
Многие критики признали, что при личной встрече я в действительности нормальный и добрый малый, посему они недавно придумали более конкретизированное заявление, согласно которому я очень добрый человек, но мои работы бессердечны. Даже и не знаю, что на это сказать. Большинству людей язык, скажем, того же «Секса, экологии, духовности» предстаёт страстным, сильным, эмоциональным, местами даже поэтическим и, не будем спорить, ещё и логичным. Но в конце концов и предполагалось, что книга должна быть академическим трудом. Так что позвольте попытаться отразить выпад: если критики находят мои работы бессердечными, я бы им порекомендовал для начала просто почитать любого немецкого философа, чьё имя начинается с буквы Х или Г.
Свою личную жизнь я описал в книге «Благодать и стойкость». В этой книге для меня совершенно уместно было поделиться своими глубинными переживаниями, выраженными высокоэмоциональным языком. Однако такого рода глубинные личные переживания неуместны в академических книгах: они незамедлительно дискредитируют вас в глазах интеллектуального мира — и весьма заслуженно. Коли было бы иначе, из этого следовало бы, что вам, на самом деле, важен не сам Космос, а ваши чувства к Космосу. Надобно сказать, что уместные контексты есть для обоих аспектов.
Но я поделюсь с вами, что же меня всегда волновало в отношении этих «бессердечных» заявлений в любой их форме. Из-за нашего невероятно двойственного отношения к нашему же интеллекту и нашим же интеллектуалам проявляется склонность к мнению, что если нечто бесстрастно, то оно обязательно должно быть неверным, ложным во всех аспектах и ему вообще нельзя верить. Это словно применить следующий подход к Альберту Эйнштейну: «Ты говоришь, что E равно mc², но ты не в контакте со своими чувствами, Альберт; следовательно, E попросту не может равняться mc²».
Это бессердечное обвинение ужасающе деформирует лицо истины, оно опустошает поиски смысла, оно прорывается в сердце правды и разрушает его. Но ведь есть же место и для чувства, и для бесстрастной ясности, — разве нельзя уважать оба?
Гимн духовной практики
Область, тематике которой я часто посвящаю свои работы, называется трансперсональной психологией. Если вы заинтересовались, то лучшим введением в эту тему является книга «Пути за пределы эго» под ред. Роджера Уолша и Фрэнсис Воон. Роджер и Фрэнсис, как многим из вас известно, были и уже в течение долгого времени остаются лидерами в этой области, а их книги крайне авторитетны. (Основная же доля моих собственных притязаний на славу, естественно, ограничивается тем, что я был шафером на их свадьбе.) Фрэнсис закончила работать над новой книгой, которую в скором времени опубликует издательство «Quest». Книга называется «Тени священного» («Shadows of the Sacred») и представляет собой весьма необычное описание того, как Фрэнсис интегрировала психотерапию и духовность в клинических условиях.
Как бы то ни было, смысл моих книг не в том, чтобы вовлечь людей в интеллектуальные путешествия. Именно это мои книги как раз и стремятся прекратить, что с готовностью подтвердят те, кто их читал. Проблема состоит в том, что многие люди — в академической науке или нет — уже играют в умственные игры: поиски новой парадигмы, поиски новой холистической философии, поиски нового интегративного мировоззрения… и так далее, и тому подобное.
Посему я попытался сыграть с этими людьми в их собственную игру, играя в неё очень быстро и на очень высоком уровне просто для того, чтобы подвести к следующему выводу: в определённый момент мы с вами должны прекратить интеллектуальное путешествие и начать реальную духовную практику. Мы с вами должны придти к медитации, йоге, сатсангу, дзадзен, визуализации или любой другой настоящей созерцательной практике (их сотни, я привёл лишь некоторые). Но мы должны по-настоящему заниматься этим как практикой: не болтать о религии, не пустословить, а заняться активной, погружённой, страстной и интенсивной практикой.
И в этой практике все ваши книги, все ваши мысли и все ваши идеи потерпят сокрушительное поражение. Вы будете сгорать в огне своего же собственного изначального сознавания, а из пепла дымящихся развалин сокрушённого эго будет спонтанно, в самом потоке сознания, возникать новая судьба, а вы, преображённые, очарованные и изменённые, погрузитесь в великолепие Божественного, и будете говорить на языке ангелов и видеть глазами святых, и волна за волной блаженства будут охватывать и возвеличивать вашу душу, и потерянный и обретённый Возлюбленный, потерянная и обретённая Возлюбленная будет шептать вам на ухо, и Божественное будет гореть столь ярко в каждом взоре и каждом звуке, в шуме ветра будут звучать священные имена лучезарного Бога в то время, как облака пересекают небесную твердь только лишь для того, чтобы воззвать к вашему имени, а ваше истинное Я восстанет самим Космосом, священным звуком ладони, хлопающей во всех направлениях, и всё прекратится в этом необычайном гимне. Гимне духовной практики.
Это никак не связано с книгами — с их написанием или чтением. Но, как я уже отмечал, многие люди уже активно участвуют в поисках Божественного только лишь в словесных, ментальных формах, в пустой религиозной болтовне. Другими словами, они не прорываются в надразумное, они попросту застряли в уме. Они не прорываются в надсловесное, они попросту застряли в языке.
И посему я пытаюсь бросить вызов именно этим словесным и умственным играм, и победить их в игре по их же собственным правилам, а затем указать людям на реальную, подлинную духовную практику. В этом и состоит единственная и несомненная цель той дюжины книг, которую я написал.
Но я не делаю этого, словно бы утверждая, что все должны, просто обязаны прочесть мои книги, как, по всей видимости, утверждают многие мои критики. Есть тысячи более простых способов вовлечься в духовную практику, нежели чтение дюжины моих книг! Я делаю это просто для тех, кто этим занимается. То есть играет в интеллектуальные игры. Я пытаюсь использовать ум, чтобы победить ум, и указать на надразумное, сверхразумное, сияющее и блистательное сияние Пустоты во всём, что возникает перед нами.
Как я нередко отмечаю, в Индии проводится различие между пандитом и гуру. Пандит — это духовный практик, который также имеет склонность к академической, исследовательской или интеллектуальной работе, тем самым становясь учителем Божественного, описателем и защитником дхармы, интеллектуальным самураем. Гуру, с другой стороны, есть тот, кто вовлекает людей напрямую и публично и тесно работает с тяжёлым бременем преображения их кармы. Ни одним из этих наименований не следует разбрасываться.
Я пандит, а не гуру, и я объяснил это в самый первый день. Именно этой судьбе я следую, именно в этом миропространстве я воплотился. Я понимаю, что в Америке это всегда будет считаться чем-то странным, поскольку абсолютно каждый сегодня встаёт и публично заявляет, что он является гуру или мастером того или иного сорта. Подобное меня совершенно не прельщает.
Использовать ум, чтобы победить ум. В моих работах, таким образом, всегда есть две части: сильная критика только лишь дорационального в попытке поднять людей до рациональности; затем равнозначно сильная атака на рациональность в попытке открыть людям путь к надрациональному. И, таким образом, под этими личинами я всегда играю и хорошего, и плохого полицейского: в зависимости от того, где и в каких условиях мы встретимся, вы посчитаете меня добрым и щедрым другом или гнусным и бессердечным врагом.
А посему, как вы можете судить, я уверен, что настолько далёкий лично от меня огромный вал общей критики обращает нас прямиком к той трудной и двойственной установке, которую мы имеем в отношении наших же умов, нашей же рациональности, нашего же собственного интеллекта — и, как следствие, наших же интеллектуалов. И я считаю, что в обоих случаях правильный ответ будет таков: ум — прекрасный слуга, плохой хозяин.
Если по-настоящему сделать интеллект слугой, он становится быстрой и яростной дорогой к просветлению. Разум горит ярко, сжигая препятствия с необычайной эффективностью — будучи в высшем смысле бессердечным, он пленных не берёт, ведь кому хочется держать эго в клетке? Почему бы просто не сжечь его дотла, пока не останется лишь пепел?
Путь интеллекта — путь джняна-йоги — есть не только путь к просветлению, это также и выражение просветления в каждом слове и жесте. Истинный интеллектуал, укоренённый в Сердце сознавания Бесформенного, сотворяет пространство или окно, через которое может озарять и пронизывать душу Истина. И подлинный интеллектуал просто создаёт это пространство, а затем уступает дорогу настолько быстро, насколько возможно.
Именно поэтому путь джняна-йоги есть и путь к просветлению, и выражение уже воплощённого пробуждения: духовная причина и духовное же следствие едины в каждом слове: путь и цель едины в каждом слоге; и в этом чудесном пространстве Бог и Богиня благословят каждое слово в безграничном изумлении, а вы обретёте спасение, когда заструится словами страница, и ваши читатели тоже окажутся вовлечены во вневременную тайну. Место, служащее источником ваших слов, есть то же самое место, из которого произошёл Большой взрыв: прямиком из Сердца Пустоты, прямиком из вашего же изначального сознавания, прямиком в настоящее мгновение, здесь и сейчас, отныне и вовеки в настоящем.
Сияние джняна-йоги
Иными словами, на подлинном пути джняна-йогина интеллект является не хозяином, а слугой. Именно в этом кроется страннейшая тайна успеха на пути джняна-йоги. Не джняна-йогин, а обыватель — вот кто в действительности является слугой интеллекта. На самом деле, подавляющее большинство людей прислуживают интеллекту.
Большинство людей обычно обуреваемы мыслями, образами, полубессознательными идеями и влечениями: это и есть именно то состояние, в котором интеллект служит препятствием; именно в этом состоянии интеллект является бессознательным хозяином, а не сознаваемым слугой; и посему именно в этом состоянии интеллект никогда не может быть инструментом Духа.
Мне это известно, ведь я видел и то, что может сделать интеллект, когда захватит власть над сознаванием. Когда закручивается самостягивание, эго поднимает голову и интеллект тратит своё время не на то, чтобы быть рациональным, а на то, чтобы прокручивать рационализации. Мне довелось столкнуться со своей честной долей этой проблемы, и я слишком подолгу и слишком часто смотрел прямиком в яростные, налитые кровью глаза этой неподатливой твари.
Но интеллект легко приходит в замешательство, именно потому, что он сознаёт себя, и, таким образом, он постоянно возвращается обратно к своему пути, а присущая ему мудрость щедро раскрывается в свободе великого Нерождённого.
Тем не менее, я должен сказать, что не считаю себя исключительно джняна-йогином: я потратил слишком много лет (на самом деле, два десятилетия), просидев в зале для медитации, чтобы считать себя интеллектуальным йогином. Но мне несказанно повезло обнаружить, что, когда очищаешь интеллект до сияющего блеска, он становится непоколебимым защитником Истины и Прекрасного, которому доступны пространства далеко за пределами его возможностей, и в таком виде он служит своему Хозяину более чем верно.
Как семьдесят лет назад сформулировал эту мысль А. Г. Сертийанж:
Хотите заниматься интеллектуальной работой? Начните с создания в себе области тишины, привычки к сосредоточению, воли к самоотречению и отрешению, которые полностью вовлекают вас в работу. Приобретите состояние души, не сгибающейся под ношей влечений и личных желаний, которое является благодатным состоянием интеллектуального труженика. Без этого вы ничего не свершите, по крайней мере — ничего стоящего.
И, таким образом, мы, в конечном счёте, используем свой интеллект именно так. Когда мы устанавливаем дружеские отношения с нашими же собственными умами, тогда мы можем аналогично взглянуть и на наших интеллектуалов как верных слуг только лишь этой высшей причины. Это, разумеется, зависит от того, понимают ли сами интеллектуалы, сколь важную — и ограниченную — роль им отведено играть.
1995
Впервые перевод был опубликован в 2008 году, здесь публикуется в новой редакции (2012). Также данная статья (в обновлённой редакции) была опубликована в новом издании книги Кена Уилбера «Краткая история всего» в качестве приложения.
