Текст написан специально для посвящённого России англоязычного спецвыпуска электронного журнала «Integral Leadership Review» (январь — февраль 2016). Здесь приводится оригинал эссе на русском языке.
В этой заметке я хотела бы поднять несколько вопросов, важных для меня как исследователя, желающего и далее применять интегральную методологию в своей работе.
Первый — специфика Сибири, неоднородного и контрастного в природном и культурном отношении региона, как предпосылка продуктивного применения интегральной теории. Для поиска вдохновения можно обратиться к российской поликультурности и, соответственно, полипространственности, когда разнокачественные локусы объединяются в целостную жилую среду. Нераздельность реальности и ее культурное конструирование можно рассматривать сквозь линзы эволюции уровней развития. Поскольку интегральный подход постулирует развитие индивидуума и коллектива как расширение границ Самости, освоение внутренней реальности (глубины) слева соответствует освоению поверхности (территории) справа. Сибирь — территория длящегося освоения. Освоение Сибири — включение Другого, когда «Самость» России расширяется, включая новые земли и новые народы, религии, традиции мудрости.
Сибирь — территория длящегося освоения. Освоение Сибири — включение Другого, когда «Самость» России расширяется, включая новые земли и новые народы, религии, традиции мудрости
Правостороннее освоение прежде всего экстенсивно. Левосторонние процессы идут в соответствии с паттернами аккультурации, смешения ценностей, формирования метисных культур и островов этнической самобытности. «Россия прирастать Сибирью будет», — сказал русский гений Михаил Ломоносов. Фактография этого приращения хорошо изучена географами, историками и этнологами, однако стоит посмотреть на природу «раздвигаемых» границ с интегральных позиций. Речь идет о связи лингвистических паттернов конкретной культуры с обликом и особенностями порожденной ею мудрости, духовности и структуры интеллектуального освоения реальности, о чем недавно писала Сюзанна Кук-Гройтер (Cook-Greuter, 2013). Известно, что культура дает общий, внутренне разделяемый «банк» вокабуляра, синтаксиса, грамматики, метафор о мире и паттернов мышления. С ней связаны установки по отношению к миру и другим людям, мифологии идентичности.
Таким образом, любой отпечаток культуры в пространстве, ее предметность будет с неизбежностью включать смысловые отблески того, кто мы и как понимаем устройство мира. И здесь важно, что интегральная география может исследовать, как именно дух культуры становится материей, в каких отливается формах, создавая, деля, объединяя и переслаивая предметное пространство. В прошлом веке коренные сибирские культуры испытали стремительное «растворение» своих языков. Переписи населения, регулярно проходящие в России, фиксируют год от года устойчивое уменьшение их носителей, в семьях аборигенов преимущественно говорят по-русски, в русскоговорящей среде происходит социализация детей. При этом сибирские аборигены — тундровые кочевники-оленеводы, охотники и рыболовы тайги, скотоводы степей и лесостепей продолжают поддерживать кровную связь с родной землей. Земля и поныне в большинстве локальных сообществ одушевлена, населена духами, требующими почтения. Но способ воплощать эту родную землю в каждой культуре специфичен. Носителей языка мало, люди могут плохо знать язык, и продолжать придерживаться традиции. Это носители мировоззрения, запретов, и даже страхов, иррациональных с точки зрения «цивилизованного» человека.
Интегральная география может исследовать, как именно дух культуры становится материей, в каких отливается формах, создавая, деля, объединяя и переслаивая предметное пространство
Дэнис Косгроув (Cosgrove, 1998) полагал, что ландшафт — это не просто видимый мир, а процесс создания мира. С «истончением» слоя носителей языка «истончается» и соответствующая ландшафтная культура. Но земля «подхватывает» роль посредника: традиции ее почитания, места избегания и поклонения, ареалы добычи зверя, пастбища задают образ жизни, который остается живым, пока есть люди, пожелавшие его разделить. Ландшафт теряет свою тонкую оболочку с уходом носителей эвенкийского, диалектного русского, тофаларского, селькупского, кетского и других языков. Ты продолжаешь жить в ассимилированной культуре, и твоя культура, так же как и ты сам, создает уже другие значения, мысли, образы, воплощает другие «паттерны жизни». Соединение души языка, человека и земли можно считать почти мистическим, необъяснимым в терминах объективной науки.
Научная традиция одобряет дистанцированное наблюдение и фиксацию «фольклорного материала», но когда это и твоя реальность, и ты тоже можешь слышать, видеть, ощущать проблески ландшафта как Living Land, то дистанцироваться невозможно, ландшафт становится личностным опытом. С уходом помнящих умолкает ландшафт. Чтобы его оживить, недостаточно выучить язык и заняться традиционными промыслами, надо искренне с полным вовлечением пережить его глубину. Интегральный подход, как ни один другой, позволяет сделать это во множестве перспектив и контекстов, не «рассекая и обездвиживая», а сберегая и чествуя проявления Духа. Поэтому Сибирь может стать очень интересным регионом для применения интегральной методологии, внеся свой «географический» вклад в ее развитие.
Интегральный подход, как ни один другой, позволяет искренне с полным вовлечением пережить глубину культурного ландшафта во множестве перспектив и контекстов, не «рассекая и обездвиживая», а сберегая и чествуя проявления Духа
Второй момент связан с теоретическим наследием российской географии. Благодаря идеологическим запретам советского периода, в работах по географии тема культуры была представлена очень скупо, а природа и экология изучались так глубоко и детально, что аналогов учению о геосистемах в мировой науке почти нет. Категории инварианта, природных режимов, сукцессий — смен состояний, хорологической и хронологической изменчивости ландшафта настолько полно отражают процессы его функционирования, что в какой-то мере «эталонны» для сциентистского подхода. Мышление российского географа-естественника почти всегда системно. Похожую характеристику Светлана Лурье (1997) дает культур-антропологам 1990-х годов: российский исследователь не склонен к статике, мир для него динамичен и конфликтен.
После снятия идеологических ограничений восстановилась и набрала быструю популярность культурная география, в основном сфокусированная вокруг проблем нижнего левого сектора — географических образов, идентичностей, мифогеографии, когнитивной стороны изучения пространства. Что примечательно, свое своеобразие она утверждала посредством критики (часто заслуженной) и отторжения (иногда чрезмерного) сциентистских подходов прошлого. Введение в теорию географии интегральной модели могло бы скоординировать эти два «автономных» крыла, а не объяснять развитие одного через противопоставление другому. География как естественно-гуманитарная наука потенциально интегральна, а географическое мышление в терминах эволюционного развертывания и AQAL-моментов многообещающе. Российская геосистемная школа могла бы обогатить науку, войдя в правые квадранты модели AQAL, не только на своем привычном «природном» месте, но и в роли метафоры системных исследований культуры и общества.
Введение в теорию географии интегральной модели могло бы скоординировать эти два «автономных» крыла (культурную и естественно-научную географию), а не объяснять развитие одного через противопоставление другому
Пока интегральные географические исследования в России только зарождаются, и надеюсь, что возможности этого направления привлекут коллег, стремящихся к нетривиальным результатам. Я хочу выразить благодарность Евгению Пустошкину и Александру Малахову за доброжелательное и вдумчивое рецензирование моей книги «Культурный ландшафт: интегральный взгляд», № 1/18 онлайн-журнала «Integral Leadership Review».
Литература
Cook-Greuter, S., 2013. Assumptions versus assertions: Separating hypotheses from truth in the integral community. Journal of Integral Theory and Practice, 8 (3/4), p. 227.
Cosgrove, D. E., 1998. Social formation and symbolic landscape (2nd ed.). Madison: University of Wisconsin Press. P. 13.
Лурье, С. В., 1997. Культурная антропология в России и на Западе: концептуальные различия. Общественные науки и современность, (2), pp. 146–159.
