Психотерапия привязанности у взрослых: интервью с Дэвидом Эллиоттом

Представляем вашему вниманию серию интервью «Интегральный диалог» — совместную инициативу проекта «Интегральное пространство» и онлайн-журнала «Эрос и Космос».¹ Данное интервью было записано в Санкт-Петербурге в январе 2020; публикуется впервые. Транскрипт интервью отредактирован для лучшей читаемости.

Видео с русскими субтитрами. Если субтитры не отображаются,
их можно включить вручную.

 

Евгений Пустошкин: Приветствуем, Дэвид, в Санкт-Петербурге. Спасибо за согласие на это интервью.

Дэвид Эллиотт: Не за что! Рад быть здесь.

Е.П.: Итак, сразу же перейдём к нашим вопросам. Первый вопрос таков. Вы соавтор (или соредактор) вместе с Дэниелом Брауном книги «Нарушения привязанности у взрослых» (Attachment Disturbances in Adults). Что это такое? Что такое «нарушения привязанности» и какие существуют методы их лечения с точки зрения разработанного вами метода?

Д.Э.: Что ж… Эта книга насчитывает 752 страницы, отвечающие на данные вопросы, так что попробую быть лаконичнее. Привязанность — это термин, имеющий психологический смысл и описывающий переживания младенца в связи с его опекуном [здесь и далее — родителем]. В идеале эти отношения, то, что называется «узами привязанности», есть нечто, с психологической точки зрения описываемое как «безопасное». В идеальной ситуации маленький ребёнок примерно к возрасту 2 лет имеет опыт чувства безопасности во взаимоотношениях с родителем — безопасной привязанности, — и это значит, что на уровне внутреннего переживания у младенца есть ощущение доверия и уверенности, что его потребности будут в разумной мере удовлетворяться, — но здесь мы не говорим о некоем совершенстве при удовлетворении потребностей, — а о «достаточно хорошем» их удовлетворении. Когда бы ни возникала потребность — например, голод, «холодно», «жарко», страх — родитель будет в разумной мере присутствовать, внимательно и отзывчиво, чтобы попытаться успокоить и утешить младенца, восстановить у него чувство относительного комфорта.

В идеале это происходит, — как я уже упоминал, — «достаточно хорошим» образом. Мы очень во многом опираемся на концепцию Винникотта о «достаточно хорошем родительстве». Это означает, что примерно 70 % времени опекун или родитель будет проявлять способность уместным образом отзываться на потребности младенца и удовлетворять их. В таких обстоятельствах у ребёнка развивается чувство доверия не только родителю, но и миру как таковому.

Это отношения безопасной привязанности, которые устанавливаются к возрасту примерно 2 лет и служат фундаментом для ребёнка, подростка и, в конечном счёте, взрослого, чтобы тот имел опыт чувства безопасности и уверенности в мире: что когда бы ни возникали стрессовые обстоятельства, когда бы ни возникали потребности, всегда будут доступны ресурсы извне, а затем, в конечном счёте, и изнутри, чтобы суметь отозваться на потребность и удовлетворить её.

Это и есть обстоятельства безопасной привязанности. В большинстве западных стран, — на самом деле я здесь говорю о США, ведь я лучше всего знаком именно с данными по этой стране, — как утверждает статистика, примерно 60 % взрослых имеют то, что называется «безопасной привязанностью», а 40 % имеют «небезопасную привязанность». Итак, небезопасная привязанность — это совершенно иные обстоятельства. Это обстоятельства, при которых примерно к возрасту 2 лет младенец и тоддлер [ребёнок, начинающий ходить] лишён чувства,что его (или её) потребности будут удовлетворены в достаточной мере. Когда это происходит, образуется отсутствие доверия, отсутствие опыта, что родитель будет в достаточной мере присутствовать, чтобы удовлетворить эти потребности. Младенцу и тоддлеру приходится развивать у себя способы взаимодействия с родителем, чтобы попытаться максимально вызывать возможность того, что его потребности будут удовлетворены. Стало быть, есть несколько типов небезопасной привязанности; каждый тип описывает отличающуюся попытку адаптации к нехватке «достаточно хорошего» присутствия родителя.

Итак, одна из форм небезопасной привязанности называется «отвергающая» или «избегающая». Это происходит, когда ребёнок переживает своего родителя как того, кто отвергает — на самом деле активно отвергает — потребности ребёнка к связи с ним. Так что ребёнок научается тому, что когда бы у него ни возникала потребность в чём-то и если он обратится к своему родителю в поисках утешения, поддержки, того, чтобы как-то была удовлетворена эта потребность, чаще всего родитель попросту не будет присутствовать, чтобы удовлетворить эти потребности, но будет активно отвергать и отворачиваться от ребёнка — возможно, даже высмеивать его, — за то, что у него есть эта потребность. В этом смысле ребёнок научается тому, что нельзя обращаться к родителю для удовлетворения потребностей; ребёнок учится попыткам позаботиться о своей потребности самостоятельно и обретает такие черты, которые часто называются «избегающими». Он избегает установления более близких связей, избегает близкого контакта с родителем, пытается быть самодостаточным, пытается заботиться о своих потребностях самостоятельным образом.

Ещё одна форма небезопасной привязанности называется «тревожно-озабоченной привязанностью». Это такие обстоятельства, которые происходят в результате того, когда младенец (или ребёнок, или тоддлер) обращался к родителю, чтобы тот обратил внимание на его потребности и удовлетворил их, а родитель иногда присутствовал, иногда не откликался, — то есть был непоследователен в своём отклике. Иногда родитель и сам является тревожным или озабоченным, так что он не способен по-настоящему сонастраиваться с потребностями ребёнка. В таком случае ребёнок становится тревожным в отношении родителя и испытывает сомнения, будут ли его потребности удовлетворены. Один из способов, как он может пытаться адаптироваться к этому, это усиленное выражение потребности, — ребёнок становится всё более растроенным, всё более тревожащимся, надеясь, что увеличение интенсивности выражения потребности приведёт к тому, что родитель с большей вероятностью станет доступным ему. Тогда родитель, возможно, сможет хотя бы на мгновение забыть о том, чем он сам так сильно озабочен, о своих собственных тревогах или трудностях, и сонастроиться с младенцем. Так что, в каком-то смысле, стресс, ощущаемый ребёнком, становится тем, что очень важно выражать более интенсивным образом, чтобы добиться удовлетворения этих потребностей родителем. Эти паттерны [стереотипы реакций], опять же, устанавливаются обычно к возрасту 2-х лет и, как вы можете себе представить, будут устойчиво проявляться и по мере продолжения развития. Они будут проявляться и во взрослых отношениях тоже. Таковы два базовых паттерна-образца небезопасной привязанности.

Есть ещё один тип привязанности, который, скорее, является комбинацией этих двух. Его часто называют «дезорганизованной привязанностью». Это, опять же, ещё один способ попытаться адаптироваться к обстоятельствам, когда родитель переживается как тот, кто автоматически не приводит к удовлетворению потребностей.

Е.П.: И дело не в том, что это должно быть какой-то прямой психотравмой, как, например, когда орут и проявляют абсолютное пренебрежение ребёнком. Это больше про отношения и сонастроенность родителя с ребёнком, верно?

Д.Э.: Совершенно верно. Хотя я бы добавил, что если наблюдалось очень много психотравмирующих факторов и насилия (абьюза), как, например, когда орут, как вы упомянули, тогда степень нарушения привязанности, степень небезопасности привязанности будет намного выше и, скорее всего, будет проявляться в виде дезорганизованной привязанности. Дезорганизованная привязанность обычно доставляет наибольшие проблемы маленькому ребёнку, а также и когда он становится взрослым и живёт с этим типом привязанности во взрослой жизни. Здесь мы имеем дело с некоторыми из наиболее тяжёлых психологических нарушений, такими как «диссоциативное расстройство идентичности», которое ранее называлось «расстройством множественной личности», и «пограничное расстройство личности», которое, как правило, доставляет человеку большие трудности: в его внутренней и внешней жизни очень много хаоса. Это расстройство также ещё и трудно исцелить психологически. В основе обоих расстройств почти всегда обнаруживается дезорганизованная привязанность.

Так что, как вы понимаете, мы в действительности хотим… То есть часть наших интересов и нашей работы состоит в том, чтобы помогать психологам и профессионалам сферы психического здоровья научиться решать проблему небезопасной привязанности, а также помогать родителям становиться… что ж, можно сказать: решать некоторые из проблем своей собственной небезопасной привязанности, чтобы они могли быть более доступны для своих детей и могли вырастить детей, у которых нет небезопасной привязанности и с большей вероятностью развивается безопасная привязанность. Исследования также позволили обнаружить нечто относящееся к этому: если у ребёнка небезопасная привязанность, то есть более высокая вероятность, что у него может развиться целый спектр психологических проблем. Такие дети менее гибки и устойчивы при столкновении со стрессами, происходящими в жизни и могущими привести к психологическим трудностям. Если у ребёнка безопасная привязанность, то он гораздо более устойчив и гибок при столкновении со стрессовыми и трудными ситуациями, неизбежными в жизни. Так что они с меньшей вероятностью будут иметь психологические проблемы, когда будут становиться старше.

Если у ребёнка безопасная привязанность, то он гораздо более устойчив и гибок при столкновении со стрессовыми и трудными ситуациями, неизбежными в жизни

Е.П.: Так что дело не обстоит так, будто если ребёнок смог пройти через трудности и выжить, то он, дескать, более адаптивен к обществу. Похоже, что наука о привязанности показывает нам, что если у вас есть базовое нарушение данного типа привязанности, то это будет важным предсказывающим фактором, что в будущем у вас будут проблемы во взрослой жизни, верно?

Д.Э.: Да, да, это верно. Это придаёт нам дополнительную мотивацию к тому, чтобы пытаться просвещать людей об открытиях, сделанных наукой о привязанности и наукой о развитии, как профессионалов в сфере психического здоровья, так и общее население, чтобы родителям были доступны ресурсы по оказанию себе помощи, если у них есть сложности, мешающие воспитанию детей с безопасной привязанностью, а также чтобы помочь им научиться базовым… некоторым основополагающим способам родительства, которые способствуют развитию безопасной привязанности. И это один из сущностных моментов той книги, которую мы опубликовали в 2016 году. Мы описали вполне конкретное количество условий, способствующих развитию безопасной привязанности у детей.

Е.П.: Насколько я понимаю, это результат длительных исследований. Верно ли это?

Д.Э.: Да. То, что мы выполнили в рамках этой работы, заключалось в очень тщательном исследовании и рассмотрении того, что многие специалисты за последние 50 лет изучения проблем, связанных с привязанностью, обнаружили в отношении того, что, как правило, приводит к развитию безопасной привязанности во время родительства, а также что, как правило, приводит к развитию небезопасной привязанности и небезопасного стиля воспитания. Мэри Айнсворт, которая была коллегой Джона Боулби, — мы считаем их «мамой» и «папой» сферы исследований привязанности, — в общем, Мэри Айнсворт была одним из первых людей, которые чётко описали условия, способствующие развитию безопасной привязанности. И она использовала термин «материнская отзывчивость» для обозначения фундаментального аспекта стиля родительства, способствующего безопасной привязанности. Что она имела в виду под этим, когда использовала слово «материнская отзывчивость», это то, что мать, — но также это может быть и отец, и любой иной опекун, — в разумной мере доступен, чтобы эффективно отзываться на потребности ребёнка в любой отдельно взятый момент времени. Речь не идёт о стопроцентной отзывчивости и точности реакции. Такое невозможно для человека. Но мы вновь и вновь возвращаемся к концепции Винникотта о том, что нужно быть «достаточно хорошими родителями» — где-то 70 % времени мать или опекун могут проявлять отзывчивость определёнными способами.

Стало быть, мы рассмотрели то, как Айнсворт описывала материнскую отзывчивость. Мы также изучили и труды других исследователей и клиницистов. И мы попытались сделать дистиллят из всего, что есть, чтобы получить вполне определённые описания того, что, на наш взгляд, является квинтэссенцией наиболее необходимого. И мы назвали это «пятью условиями, которые способствуют развитию безопасной привязанности». Хотите ли вы, чтобы я…?

Е.П.: Конечно же, каковы эти пять условий?

Д.Э.: Окей, пять условий. Опять же, это описания того, что мы считаем [основными условиями], которые мы выявили из работы, выполненной многими другими людьми. Мы не утверждаем, будто бы мы всё это сделали исключительно сами. Однако мы считаем, что эти описания являются очень полезными, если размышлять о них, как мы предлагаем. Итак, первое условие — это переживание ребёнком безопасности в отношении родителя; ребёнок с большей вероятностью будет испытывать безопасность в отношениях с родителем, если родитель стабильно проявляет способность защищать ребёнка. Ребёнок, вполне естественно, весьма часто переживает страх и стресс при ощущении опасности. Это фундаментальный аспект появления в нашем мире. Мир с неизбежностью иногда являет обстоятельства, которые пугающи. Итак, ребёнок, когда чувствует страх, может как-то испугаться; хорошо бы, чтобы, в идеальной ситуации, родитель распознал, что ребёнок чувствует испуг, и смог оказать ему защиту. Например, младенец может чувствовать себя комфортно и удовлетворённо… может быть, играет с мамой, и тут внезапно кто-то входит в комнату, — незнакомец, — и этот незнакомец ведёт себя очень громко, очень быстро двигается, так что ребёнок, скорее всего, сильно испугается. И если мать сонастроена с ребёнком, то она (или он [если опекун — мужчина]) распознает, что ребёнок боится, находится в стрессе, так что, может, возьмёт ребёнка на руки, прижмёт к себе и, может, отнесёт в другую комнату, где потише. И этот страшный человек более не будет беспокоить ребёнка. Речь о ситуации, когда ребёнок переживает чувства радости и безопасности и происходит нечто неожиданное, так что ощущение безопасности пропадает. Присутствует ощущение страха и стресса, а затем ребёнок получает опыт, что мать сразу же откликается на ситуацию и предпринимает эффективные действия по защите ребёнка от того, что его пугало. Итак, здесь вы видите парную ситуацию. Есть ощущение безопасности, и безопасность присутствует благодаря определённому поведению со стороны родителя. В общем, таково первое условие: ощущение… ощущаемое чувство безопасности и стабильной защиты со стороны матери или родителя.

Второе условие, на которое я указывал в описании первого условия, это сонастроенность — родительская сонастройка. Если родитель стабильно сонастроен с ребёнком, — то есть в сопереживании [эмпатии] осознаёт переживания ребёнка и соединён с ними, тогда, скорее всего, ребёнок будет чувствовать, что его видят и знают. У ребёнка с большой вероятностью разовьётся опыт: «О, есть некто, этот важный человек — моя мама, мой папа, — кто знает, знает меня; знает, что я переживаю; знает, когда я боюсь; знает, когда я счастлив; знает, когда я в чём-то нуждаюсь», — и, опять же, речь идёт о том, что это происходит в «достаточно хорошей» степени, а не о ста процентах. Родительская сонастроенность ведёт к этому чувству, что тебя видит и знает твой родитель, и это очень важно для развития безопасной привязанности.

Третье условие — когда бы ребёнок ни был расстроен или в стрессе, родитель в разумной мере доступен ему как источник утешения и успокоения. Итак, это может быть в форме защиты от опасности, как в первом примере, также это может быть в контексте ситуации, когда ребёнок очень голоден и начинает чувствовать стресс от голода, тогда сонастроенный родитель будет распознавать, что ребёнок чувствует голод, а не стрессует, скажем, от чего-то иного, и тогда предоставит ребёнку еду и питание…

Е.П.: И речь здесь о первых двух годах жизни, верно?

Д.Э.: Хороший вопрос. Да, всё это происходит, понимаете, с самого момента рождения, и ощущение связи, или уз, привязанности, будь то безопасной или небезопасной, обычно устанавливается к 18 месяцам, — то есть к возрасту 18 месяцев — 2 лет. В общем, эти первые годы очень и очень важны.

Итак, третье условие — это чувство стабильного утешения родителем, доступным для обеспечения утешения и успокоения, когда ребёнок стрессует.

Четвёртое условие — это чувство, что родитель тебя ценит, тогда у ребёнка развивается стабильное чувство, что его ценят, если родитель последователен в том, что он радуется ребёнку, счастлив быть с ребёнком, чувствует радость, когда соединён с ребёнком и способен коммуницировать это ему посредством радостного выражения лица, радостных звуков, а также прямого словесного выражения по мере того, как ребёнок всё больше и больше понимает вербальную речь. И это приводит к развитию чувства, что ты важен. «О, этот важный для меня человек действительно радуется мне», — и это интернализируется [усваивается] очень хорошим образом.

И последнее из этих пяти условий, которые мы обсуждаем, это чувство, что тебя поддерживают в твоём лучшем самопроявлении, и это переживание, развивающееся, когда родитель последовательно поддерживает ребёнка в том, чтобы он исследовал, учился, замечал интересное. Если родитель проявляет интерес к ребёнку, тогда он сможет поддержать ребёнка в том, чтобы ребёнок мог исследовать и открывать для себя то, что интересно ему самому [т. е. ребёнку]. И это способствует развитию чувства безопасности в отношении родителя.

Я хотел бы добавить ещё один компонент к этому. Вы, вероятно, уже заметили, что эти пять условий, поддерживающих безопасную привязанность, также поддерживают некоторые очень важные… некоторые другие важные психологические и эмоциональные качества, раскрывающиеся в процессе развития. Одно из них — это развитие «я», или самости. Ребёнок с безопасной привязанностью с гораздо большей вероятностью разовьёт у себя более сильное, более сбалансированное и более стабильное чувство «я», и это проистекает из всё тех же условий — в особенности, из сонастроенности родителя, способного распознавать потребности ребёнка. Когда родитель стабильно распознаёт внутренние состояния и потребности ребёнка, с течением времени это способствует развитию эмоциональной вариативности и самостоятельного распознавания своих состояний.

Ребёнок с безопасной привязанностью с гораздо большей вероятностью разовьёт у себя более сильное, более сбалансированное и более стабильное чувство «я»

Также чувство, что тебя ценит родитель, который радуется тебе, ребёнку, поддерживает самоуважение (самооценку). Вдумайтесь: если ребёнок стабильно чувствует, что родитель радуется самому факту его существования, это будет повышать самооценку и поддерживать исследовательскую деятельность и совершение открытий в мире. Что ж, каким образом мы развиваем чувство своего уникального «я» и того, что нам нравится и не нравится? Это приходит к нам в результате исследования окружающего мира, от чувства себя в достаточной безопасности, чтобы отдалиться от родителя и найти для себя самостоятельно, что же мне нравится, а что не нравится, и затем вернуться к родителю со словами: «Смотри, что я нашёл!» В благоприятной ситуации родитель проявит интерес и даже радость в отношении открытия, сделанного ребёнком. Итак, это способствует развитию «я».

По мере нашего развития, в идеальной ситуации, мы не только учимся нашим эмоциям и различным типам эмоций, которые можем иметь, но и учимся, как регулировать свои эмоции. Лица с пограничным расстройством личности или иного рода психологическими проблемами, — они могут быть ошеломлены эмоциями. У них нет хорошей внутренней способности справляться с внутренними эмоциональными состояниями или регулировать их. Если в течение первых 2-х лет жизни ребёнка родитель был стабильно доступен в том, чтобы помогать ребёнку регулировать его внутренние состояния — утешать ребёнка, когда он, например, в стрессе, — ребёнок интернализует это переживание, что его утешает родитель, развивает у себя внутреннюю репрезентацию — можно сказать, внутренний образ, — что его утешают всякий раз, когда он в стрессе; и мы обнаружили, что если это происходило в достаточно хорошей мере в течение детства, то во взрослой жизни эти внутренние репрезентации, эти внутренние образы того, что тебя утешают, когда бы ты ни стрессовал, помогают развитию способности к самоутешению и саморегулированию эмоций в течение взрослой жизни.

Стало быть, когда бы к нам ни приходил на психотерапию пациент или клиент, у которого очень много эмоциональных трудностей, ошеломляющих эмоциональных переживаний, и он испытывает трудности с их регуляцией, мы размышляем о том, что у него есть какие-то раннедетские проблемы с привязанностью, и мы можем определённым образом работать, как мы и описываем в книге, со взрослым клиентом, чтобы помочь ему исправить эти проблемы, чтобы могли развиться навыки внутренней саморегуляции, даже если таковые не сформировались в детстве.

Е.П.: Стало быть, часто в кабинет психотерапевта приходит взрослый с определённого рода проблемами — эмоциональными проблемами или сценариями, — и часто такие люди даже и не думают, какое мощное влияние оказали на них первые 2 года жизни, ведь, разумеется, первые 2 года жизни для них подсознательны или бессознательны, верно?

Д.Э.: Вы хорошо это подметили.

Е.П.: Поэтому суть психотерапевтической работы, информированной знаниями о привязанности, заключается в том, чтобы замечать эти паттерны нарушений привязанности и помогать взрослым корректировать их в своей взрослой личности.

Д.Э.: Да.

Е.П.: Чтобы они могли улучшить свою жизнь…

Д.Э.: Вот именно. Мы обнаружили… Понимаете, как я уже говорил, в США примерно 40 % взрослых людей имеют небезопасную привязанность. Но среди тех людей, которые приходят на психотерапию, намного более высокий процент, как мы обнаружили, имеют в основе небезопасную привязанность — в значительной степени или хотя бы в некоторой. Опять же может быть целый спектр тяжести небезопасной привязанности. Но мы… и здесь я должен подчеркнуть: я говорю об американской статистике, однако в 2010 году было исследование, которое провела Наталья Плешкова, российский исследователь, работающий здесь, в Санкт-Петербурге². Она взяла выборку младенцев из петербургских семей — благополучных семей, проживающих в Санкт-Петербурге. Насколько я помню, там было около 130 младенцев. И она обнаружила, что только лишь у менее 7 % была безопасная привязанность, что означает, что 93 % этой выборки имеет какую-то форму небезопасной привязанности здесь, в Санкт-Петербурге, и знаете, это очень беспокоит, конечно же, ведь все эти младенцы из семей, в которых, как казалось, не было особо какого-либо насилия, понимаете, не было вообще ничего ужасающего. Но почти 93 % этих детей, — они проживали второй год своей жизни, — имели небезопасную привязанность; и Плешкова выдвинула предположения, почему дело обстояло так, почему среди этих детей был настолько низкий уровень безопасной привязанности.

Это очень интересно, те идеи, о которых она говорила: в российской культуре, в обществе, вероятно, присутствует много нерешённого горя и психотравм из-за событий и происшествий, которые происходили в течение десятилетий; и когда у родителя есть нерешённая психотравма или недопрожитое горе, это будет влиять на его уход за ребёнком, на его родительство. Так что это ещё одна причина, почему настолько важно для благополучия детей, чтобы родители могли проработать и, в идеале, исцелить тот тип внутренней небезопасности, который они несут в себе — тот тип нерешённого горя или психотравмы, возникшей в их биографии, в биографиях их родителей, в истории культуры в целом, и это один из аспектов, почему я так люблю эту работу, ведь она может оказывать эффект не только индивидуально на людей, приходящих к нам за психотерапией, но и чем больше мы помогаем кому-то индивидуально, кто может стать впоследствии родителем, тем больше это будет помогать, в свою очередь, их детям, чтобы у них развивалась безопасная привязанность.

Я обучаю этой методологии в Санкт-Петербурге уже несколько лет. На одном из моих продвинутых семинаров, который посещали люди, занимавшиеся на вводном семинаре, я спрашивал об их опыте использования этого психотерапевтического метода, который мы описываем в своей книге, и одна женщина подняла руку и сказала, — а она много работает с приёмными родителями, особенно — с приёмными матерями, — и она сказала, что в своей работе она обнаружила следующее: великое множество приёмных матерей приходили к ней за помощью в развитии их родительских навыков и проработке их собственных трудных переживаний, которые активируются в процессе бытия приёмным родителем. Эта женщина увидела, что довольно у многих из этих приёмных родителей небезопасный тип привязанности, так что она применяла психотерапевтические методы, которым я обучал, и, по её словам, несколько людей, которые к ней приходили, — несколько из этих приёмных матерей, — после периода из сессий, где проводилась эта работа по исцелению привязанности, говорили: «После нашей с вами работы я чувствую больше любви к своим детям», — и я думаю, что это… это прекрасно! Это… понимаете, это может оказывать такой эффект. Если эти родители больше любят своих детей, то дети будут жить лучше, они с большей вероятностью будут чувствовать себя в безопасности и смогут вырасти и реализовать свой полный потенциал.

Е.П.: Тот способ, как Дэниел Браун описывает этот метод психокоррекции… эту методику коррекции нарушений привязанности, звучит как модифицированная версия… точнее, синтетический метод, интегрирующий нечто вроде медитации, использующей визуализацию, — так ли это? Можете ли вы хотя бы вкратце описать суть методики?

Д.Э.: Безусловно. В целом, метод, который мы разработали с Дэном Брауном, — в рамках рабочей группы, которая встречалась более 8 лет и изучала исследования привязанности и методы её исцеления, — включает в себя то, что мы называем тремя столпами эффективной терапии привязанности.

Первый столп включает в себя ту методику, о которой вы говорите, — мы её называем «Метод идеальной родительской фигуры». Это включает в себя следующее: методика используется для работы со взрослыми, и мы просим… вначале мы помогаем взрослому клиенту сонастроиться с телесным осознаванием. Мы хотим, чтобы человек не столько думал о процессе неким интеллектуальным образом. В идеале мы хотим, чтобы человек на висцеральном уровне и полностью телесным образом переживал определённую серию образов, которую я через мгновение опишу. Мы хотим, чтобы человек вошёл в сосредоточенное на теле переживание, ведь в течение первых 2-х лет жизни, которые наиболее значимы для опыта привязанности и в течение которых, собственно, и формируется тип привязанности, когнитивная [интеллектуальная] система не очень развита, но вместо этого младенец и маленький ребёнок переживают большинство вещей в теле, — используя телесное осознавание.

Так что, если ко мне приходит взрослый клиент и выясняется наличие у него нарушения привязанности, мы обнаружили, что наиболее эффективной основой для работы является помощь взрослому вернуться в телесное осознавание, и уже на основе этого телесного осознавания мы просим клиента вообразить, как он возвращается во времени назад и начинает снова чувствовать себя маленьким ребёнком. Так что дело не просто в том, чтобы представить себя ребёнком. Вы не просто представляете в уме картинку, будто вы ребёнок. Это про то, чтобы всё более и более погрузиться в ощущение, что вы маленький ребёнок, почувствовать в своём теле, каково быть маленьким ребёнком — быть тем маленьким ребёнком, которым вы являетесь, то есть мы хотим, чтобы клиент пережил опыт «здесь-и-сейчас» такими способами, какими он может это сделать, — почувствовать себя изнутри маленьким ребёнком.

Когда этот этап выполняется и человек говорит: «Хорошо. Я чувствую себя ребёнком», — тогда мы говорим нечто вроде: теперь представь в воображении, когда ты чувствуешь себя маленьким ребёнком, которым ты являешься, что ты замечаешь, что ты не один; ты замечаешь, что ты с родителями. Но не с теми родителями, с которыми ты вырос; заметь, что ты с новыми, иными родителями. Родителями, которые действительно знают, как нужно быть с тобой, и знают все способы, как можно помогать тебе чувствовать себя в безопасности, а также дать тебе почувствовать, что тебя утешают, видят, знают и ценят за то, каким ребёнком ты действительно являешься. Затем мы помогаем клиенту углубить это внутреннее переживание бытия маленьким ребёнком с родителями, которые способны проявляться такими способами, которые наиболее способствуют развитию безопасной привязанности. Это не про то, чтобы говорить, будто реальные родители были неправы или плохие. Понимаете, мы никогда не работаем с реальными родителями. Никогда не критикуем их и не говорим, будто они были плохими. Мы просто говорим: да, ваши реальные родители старались изо всех сил, но теперь мы поможем вам получить новый опыт, и я буду поддерживать вас в этом переживании того, на что могло бы быть похоже, на что может быть похоже, прямо сейчас, если вы становитесь маленьким ребёнком с родителями, которые знают, как именно нужно быть с вами во всех аспектах, помогающих вам чувствовать безопасность.

Далее на протяжении ряда сессий мы вновь и вновь проходим через этот процесс и помогаем клиенту углублять этот опыт, и часто происходят необычайные вещи с клиентами. Они… как вы можете себе представить, они чувствуют себя очень хорошо благодаря тому, что о них заботятся такими способами, которых им недоставало, когда они были маленькими детьми. Благодаря использованию воображения, внутреннего переживания путём образов, они в действительности могут на своём опыте пережить совершенно новый опыт, отличающийся от того, что у них было в детстве, и этот новый, отличающийся, положительный опыт интернализируется таким образом, что он начинает более активно проявляться в их жизни, в опыте их отношений с другими, чем то, что осталось у них от опыта реального детства. И мы считаем, что этот процесс позволяет заменить раннедетские репрезентации привязанности, которые были проблематичны и приводили к чувству небезопасности, новыми репрезентациями привязанности, которые позитивны и могут поддерживать безопасную привязанность. В результате своих исследований мы обнаружили, что, даже хотя на это может уйти значительное время — в зависимости от тяжести нарушения привязанности, — всё равно это занимает намного меньше времени, нежели традиционные методы исцеления привязанности, разработанные в клинической психологии.

Е.П.: Сколько времени занимает такой процесс?

Д.Э.: Мне часто задают данный вопрос, и на него очень трудно ответить, ведь каждый человек уникален, однако я могу утверждать, что, если исходить из полученных нами в исследовании данных, даже лица с очень тяжёлыми формами небезопасной привязанности, — например, выраженной дезорганизованной привязанностью, — могут выработать у себя то, что называется «наработанной безопасной привязанностью». Если кто-то начинает с небезопасной привязанности и затем обретает безопасную привязанность, мы зовём это «наработанной безопасностью». Итак, в течение примерно 3-х лет можно провести кого-то с тяжёлой формой небезопасной привязанности к наработке безопасной привязанности.

Даже лица с очень тяжёлыми формами небезопасной привязанности могут выработать у себя то, что называется «наработанной безопасной привязанностью»

Е.П.: А какова частота сессий?

Д.Э.: Раз в неделю, а позднее — постепенно переходя к занятиям раз в две недели. Это типичный вариант.

Е.П.: И чтобы люди (простите, что перебиваю) понимали, это по-настоящему фундаментальное изменение в типе привязанности — обретение такой наработанной безопасной привязанности. Это оказывает глубокое влияние на человека, так что нельзя говорить, будто «это занимает слишком много времени», и вообще это, можно так сказать, довольно краткосрочная терапия в сравнении с тем, через что обычно приходится пройти людям, чтобы проработать проблемы в рамках серьёзной психотерапии.

Д.Э.: Я бы сказал, что это так. Но я бы здесь ввёл одно уточнение: не то, чтобы терапия сама по себе краткосрочная; так что если у кого-то тяжёлое расстройство — нарушение привязанности, или пограничное расстройство личности, или диссоциативное расстройство идентичности, понимаете, на это всё равно может уйти несколько лет сессий, проводимых каждую неделю или раз в две недели, иногда это даже могут быть занятия по два раза в неделю, если человек в очень тяжёлом состоянии. Но, как вы и сказали, на это уходит меньше времени. Мы обнаруживаем, что это занимает меньше времени, чем более традиционные формы работы с нарушениями привязанности. Я видел, как люди за 6 месяцев переходили от небезопасной к наработанной безопасной привязанности. Конечно, эти люди не начинали с ситуации очень тяжёлого нарушения привязанности, но всё равно у них была небезопасная привязанность, создававшая для них проблемы в их взрослых отношениях и их отношениях с самими собой. Я бы также добавил, что, даже когда безопасная привязанность оказывается наработана, это не означает, что такой человек обретает полнейшее психологическое умиротворение, здоровье и благополучие. Всё ещё могут быть проблемы в вопросах самоуважения и самооценки, которые необходимо или можно было бы проработать в психотерапии. Всё ещё могут оставаться какие-то остаточные аспекты от психотравмирующего опыта, которые может быть важно проработать в психотерапии.

В общем, можно иметь безопасную привязанность и всё ещё переживать тревогу, и всё ещё иметь низкую самооценку, и всё ещё испытывать другого рода трудности, из-за которых человек может обратиться к психотерапевту. Однако если кто-то приходит на психотерапию с безопасной привязанностью, тогда намного проще исцелить эти конкретные проблемы, чем при работе в контексте небезопасной привязанности в начале психотерапии. Опять же, мы обнаружили, что если есть небезопасная привязанность, то, какими бы ни были проблемы, с которыми человек приходит, если мы поможем ему решить проблему небезопасной привязанности, поможем ему наработать безопасную привязанность, тогда бремя тех проблем, с которыми он пришёл на психотерапию, скорее всего, будет легче, а снять его будет проще.

«[Посвящается] всем тем родителям, которые посвятили свою жизнь воспитанию — на основе чуткой сонастроенности — детей с безопасной привязанностью, что обеспечивает передачу безопасной привязанности сквозь вереницу поколений; и с глубоким состраданием ко всем тем родителям, которые не смогли обеспечить безопасность привязанности для своих детей, а также всем небезопасно привязанным детям во всём мире».

— Посвящение-эпиграф к книге Дэниела Брауна и Дэвида Эллиотта «Нарушения привязанности у взрослых»

Е.П.: Хорошо. Последний вопрос, коль скоро у нас осталось всего несколько минут, касается ваших приездов в Санкт-Петербург, — вы ведь давно уже сюда приезжаете, верно?

Д.Э.: Да. Насколько я помню, мой первый семинар по привязанности состоялся здесь в 2012 году. С тех пор я приезжаю каждый год.

Е.П.: Расскажите о своём опыте обучения российских специалистов, которые хотят научиться секретам профессии, — каков ваш личный опыт, были ли какие-то пиковые переживания в вашей преподавательской деятельности здесь?

Д.Э.: Ох, я люблю здесь преподавать по ряду причин, и одна из них в том, что здесь большой интерес в данной работе. Преподавателю всегда в радость, когда люди приходят на занятия с большим интересом. И я думаю, что этот интерес проистекает отчасти из-за признания той степени проблем, связанных с привязанностью, которые есть у людей в данной культуре. На самом деле именно на одном из ранних семинаров, на которых я преподавал, я узнал об исследовании Натальи Плешковой и обнаруженных ею данных, показывавших, что только 7 % детей, участвовавших в исследовании, имели безопасную привязанность. Я не знал об этом, но одна из студентов в аудитории спросила: а знаете ли вы об этом исследовании, а я ответил, что нет, и попросил рассказать о нём. Она о нём поведала и рассказала эту статистику, и я вначале не поверил. Я сказал: «Это не может быть правдой. Настолько низкий уровень безопасной привязанности… как это вообще возможно?» Но я заметил, что, когда мы вели это обсуждение касаемо исследования и я восклицал, будто это невозможно, столь многие из тех, кто был в аудитории (там было 45 человек), просто кивали в согласии и говорили: «Мы верим, что это правда. Мы всё время наблюдаем это в нашей работе. Мы наблюдаем это в наших семьях, и у наших друзей, и среди людей в нашей культуре».

В общем, люди нуждаются в этом здесь. На самом деле они нуждаются всюду. Но признание со стороны клиницистов здесь, в Санкт-Петербурге и в России вообще, важности работы, помогающей решать весьма распространённые проблемы с небезопасной привязанностью, это мотивирует ещё больше трудиться над изучением, как можно исцелять эти проблемы. Именно поэтому они проявляют такой интерес, и это позволяет мне пережить позитивный опыт, что я могу с ними поделиться чем-то, что, как можно надеяться, поможет клиницистам, которые, в свою очередь, помогут людям, с которыми они работают.

Е.П.: Что ж, спасибо большое за эту беседу.

Д.Э.: Не за что! Я очень ценю, что вы меня пригласили и предоставили возможность поговорить об этой работе.