Интегральный Дарвин: эволюция и мораль

Чарльз Дарвин и Кен Уилбер?! Дарвин, эта ужасающая икона выживания наиболее приспособленных индивидов и эгоистичных генов, и Уилбер, этот провозвестник нового партнёрства между наукой и духовностью? Насколько разные это полюса?

Около двадцати лет назад ко мне начали закрадываться подозрения, что в том, чему нас учат в отношении Дарвина и его теории эволюции, есть много пробелов. Получив свои научные степени, престижные университетские посты и опубликовав влиятельные книги как психолог, социолог и исследователь эволюционных систем, я решил применить семиотический подсчёт количества слов к «Происхождению человека» Дарвина.

Это та самая книга, в которой Дарвин напрямую говорит нам, что он переходит от исследования дочеловеческой эволюции к тому, что является преобладающей движущей силой на уровне эмерджентного возникновения, соответствующем нашему виду.

«Я пришёл к тому, чтобы объединить свои заметки в этой книге, дабы увидеть, насколько применимы выводы, достигнутые в моих предыдущих работах, к человеку», — пишет он во введении.

Когда я решил выйти за пределы преобладающего консенсуса, сформированного на базе вторичных источников, и внимательно прочитать, что же на самом деле говорил Дарвин в «Происхождении человека», то мне открылась давно игнорируемая неизвестная часть работы Дарвина и то, насколько он и Уилбер на самом деле созвучны друг другу.

В сущности, то, что открывается в новой книге, над которой я сейчас работаю —  «Интегральный Дарвин», — это та степень, в какой гений и интуиция Дарвина в более ранний период (когда у человечества было меньше знаний, чем сейчас) позволили ему впотьмах двигаться в направлении расширенного понимания эволюции, с которым сегодня в значительной мере отождествлён Уилбер.

У меня была электронная версия дарвиновского «Происхождения человека», которая позволила осуществлять автоматический поиск по словам. Так что в графе «Поиск» я сначала указал словосочетание, которое сегодня наиболее ассоциируется с Дарвином: «выживание наиболее приспособленных»¹ (survival of the fittest).

Лишь дважды в целой книге, состоящей из 475 напечатанных мелким шрифтом страниц, высветился этот ярлык, распространённо обозначающий теорию эволюции Дарвина. И в одном из этих случаев сам автор даже извиняется за то, что он вообще когда-либо использовал этот термин!

А как насчёт его прямой противоположности? Я решил взять приятное для всех слово (и реальность) — «любовь» (love). Я забил его в поиск и полмгновения спустя получил результат: в «Происхождении человека» Дарвин 95 раз пишет о любви.

В глубоком удивлении я решил проверить предметный указатель. В нём я обнаружил упоминание любви только один раз. А ведь этот предметный указатель — по прошествии более века со времени публикации книги — можно найти в любом издании на всех основных языках нашего биологического вида по всему миру.

В предметном указателе только одно упоминание любви, — и это против 95 раз, когда любовь встречается в самом тексте «Происхождение человека»!

А что насчёт идеи, которая ныне по всему миру приписывается Дарвину популярным социобиологом Ричардом Докинзом — идеи «эгоистичного гена»? Или, если говорить более широко, не только Докинзом, но и теми, кого я называю «супернеодарвинистами» (на сегодняшний день это влиятельная и растущая в размерах группа социобиологов и эволюционных психологов).

Они обращаются к Дарвину для доказательства своей идеи, будто первичной и, на самом деле, единственной движущей силой нашего биологического вида на этой планете являются корысть и эгоизм. Они изо всех сил пытаются доказать нам, что альтруизм, — то есть, как мы его понимаем, моральная мотивация действовать исключительно во благо других, — в действительности опирается на нечто, что по своей сути является новой версией давным-давно ушедшей в прошлое идеи «первородного греха» и «врождённого зла» регрессивной религии.

Корысть, или эгоизм (selfishness), — как я обнаружил на страницах книги справедливое возмущение Дарвина, — является «базовым принципом», объясняющим «низкую нравственность дикарей».

Что же может быть прямой противоположностью корысти и эгоизма? Морально-нравственная чувствительность и эволюция. Я обнаружил, что об этом Дарвин писал 92 раза, — тогда как в предметном указателе данный вопрос упоминается лишь 6 раз.

Оперевшись на эту и множество других входных точек, открывающих путь к утраченному Дарвину, далее я обнаружил, что совершенно иные результаты можно получить при прочтении «Происхождения человека», опираясь не на ум, расколотый на куски ныне значительно устаревшей парадигмой в биологии, а на мультидисциплинарную перспективу современной науки об эволюционных системах. Я обнаружил, к примеру, что уже более века назад Дарвин начинал исследовать ключевые понятия, которые развиваются во всех областях кибернетики, теорий хаоса и сложности и теорий самоорганизационных процессов.

Другими словами, в своей важнейшей книге, посвящённой эволюции человека, Дарвин продолжает подчёркивать значение хорошо установленных научных данных в пользу существенного влияния взаимодействия естественного отбора и изменчивости. Но он также продолжает не только настаивать, но и доказывать, что и «другие движущие силы» обретают бо́льшую значимость на нашем уровне эволюционного эмерджентного возникновения.

Утраченный Дарвин

Если коротко, то в прямую противоположность экологическому, политическому, экономическому, научному и духовному разрушению того, что сегодня уже является распространившимся по всему миру умонастроением «эгоистичных генов» и «выживания наиболее приспособленных», я обнаружил, что для Дарвина первичной и предельной движущей силой человеческой эволюции является наша способность к «нравственному чувству», то есть морально-нравственной чувствительности как эволюционно встроенного стремления к развитию жизненной способности к различению правильного и неправильного. Эта концепция послужила завершающим аккордом и основным интегратором всей его теории эволюции.

Ибо и в своих личных записях, не публиковавшихся долгое время и написанных сразу после возвращения из путешествия на корабле «Бигль» в возрасте двадцати восьми лет, а также в заключительные годы жизни, когда он написал «Происхождение человека», Дарвин разрабатывал теорию развития нравственного чувства у нашего вида.

Сначала произошло первичное эмерджентное возникновение полового (или сексуального) инстинкта у организмов, — примерно 1200 млн лет назад, когда впервые появились организмы, обладающие мужскими и женскими органами, позволяющими мейотическое спаривание. За этим, пишет он, последовало возникновение родительского инстинкта, затем — социального инстинкта и, наконец, на нашем уровне млекопитающих — способности к эмоции и рассудку.

Первичной и предельной движущей силой человеческой эволюции является наша способность к «нравственному чувству», то есть морально-нравственной чувствительности

Именно такими, по моему убеждению, сегодня проявляются очертания полной теории биологической эволюции Дарвина. Однако вдобавок к этому в течение долгого времени игнорировался ещё и тот факт, что на этом Дарвин не остановился. Ибо «Происхождение человека», — а также другие его труды, в особенности книга «Выражение эмоций у человека и животных», всё ещё входящая в список дополнительной литературы в университетских курсах по психологии, — наполнена свидетельствами о том, что он переходит от естественной науки к социальной науке и, что является даже ещё более широким и решительным шагом, от биологической эволюции к культурной эволюции.

Ведь в дополнительном анализе он сформулировал мощное социально-психологическое доказательство того, как во время нашей эволюции изначальное возникновение заботы о других привело к рефлексии о последствиях нашего поведения, что привело к развитию языка, позволяющего делиться с другими мыслями и сравнивать свои идеи. Это привело к тому, что повторение этой совместно разделяемой ментальности, — то есть образование привычки, что подтверждают многочисленные исследования психологии научения и мотивации, — укрепило на местах глобальные ориентиры в отношении того, что правильно и неправильно, которые нашли отражение в наших нормах, обычаях, правилах, ценностях и морально-нравственных установках.

В функциональном смысле его полная теория состоит из двух равных частей. В ней есть основание, главным образом базирующееся на взаимодействии естественного отбора и изменчивости, являющееся вотчиной естественной науки. О нём Дарвин писал в «Происхождении видов». И также есть завершающая теорию надстройка — вотчина социальной науки, — о которой он писал в «Происхождении человека». Она описывает то, как в результате процесса личного и массового культурного взросления разворачиваются сила нравственного чувства и влияние социально-психологического развития.

Этот паттерн в отношении того, что считать полной и завершённой теорией эволюции Дарвина, в точности поддерживается исследованием двух величайших современных исследователей мозга — Пола МакЛина² и — если говорить о доказательстве эволюционного влияния активного мозга — Карла Прибрама, причём последний всё ещё здравствует и ведёт активную научную деятельность в возрасте 95 лет.

Полная теория Дарвина также подкрепляется данными современной палеонтологии, антропологии, лингвистической теории, а также психологии развития. За сто лет до Абрахама Маслоу Дарвин явным образом предвосхищает его защиту концепции развития и метамотивационного импульса к зарождению гуманистической психологии, движения за развитие человеческого потенциала; также он предвосхищает свадьбу восточной, западной и трансперсональной психологии в рамках интегрального ви́дения и интегральной теории, главным поборником которой является Уилбер.

Поразительное надисторическая связь между Дарвином и Уилбером можно быстрее всего увидеть, сопоставив то, что было исключено из Дарвина, с тем, что ныне интегрируется — из осколков духовности и фрагментов науки, раздробившихся на обособленные дисциплины в двадцатом веке — в рамках трудов Уилбера.

Развёртывание эволюционной теории становится очевидным в матрице квадрантов Уилбера, которые можно видеть на приведённой ниже иллюстрации.

Из гипотетической стартовой точки, расположенной в перекрестье квадрантов, соответствующей Большому взрыву, эволюция вселенной осмысленно разворачивается в четырёх направлениях: во-первых, эволюция нас и всех других организмов в верхней части матрицы; во-вторых, физическая и культурная эволюция всего остального в нижней части.

Сама матрица удобно разделена на внутреннее и внешнее, определяющая, смотрим ли мы на что-то субъективно или объективно, то есть с точки зрения личных «я» и «мы» или же безличных «оно» и «они».

Если развить идею, то кажется, будто изображённое на странице стало голограммой. Словно бы страница становится мультиперспективным динамическим образом, который можно поворачивать по-разному, чтобы видеть — с учётом значительной доли того, что было, есть, может и должно быть — интегральное ви́дение того, как можно построить более хороший мир.

Можно обобщить некоторые из основных моментов «утраченного» Дарвина: и статистически, и на уровне переживаемого опыта сила любви необычайно велика. По тем же критериям, сила того, что Дарвин назвал нравственным чувством (moral sense), призывает к высшим приоритетам и действиям. Учёным из продвинутого исследовательского сообщества, с которыми я сотрудничал, новаторские прозрения Дарвина в динамику хаоса, сложности процессов самоорганизации буквально открывали глаза на положение вещей.

Но, вероятно, самой примечательной и имеющей наибольшую важность является полная и завершённая перспектива Дарвина на функцию секса в эволюции. В этом смысле (так же, как и в случае любви и нравственного чувства, важных для полноты понимания его теории) секс для Дарвина имел значительно большее значение, чем нечто упрощённое до супернеодарвинистской доктрины, постулирующей корыстно мотивированную передачу своих эгоистических генов в равной степени эгоистичному человеку, происходящую преимущественно и исключительно благодаря удобному различию в анатомии половых органов. В книгах Уилбера и его расширяющихся диалогах с другими исследователями прослеживается сильное стремление к описанию такого же рода прозрений и приоритетов.

Помимо этого величайшую роль для определения, эволюционируем ли мы или деградируем в процессе эволюции, играет тот факт, что «утраченный» или давно уже игнорируемая часть Дарвина подхватывается в быстрорастущей сети других прогрессивных мыслителей и активистов, вдохновлённых необходимостью (если и вправду не эволюционной потребностью) в практической интеграции науки и духовности.

Но, разумеется, здесь связь между утраченным Дарвином и тем, что вдохновляет нас сегодня, должна разорваться. Или всё же нет? Ведь, как я обосновываю в «Интегральном Дарвине», он определённо не был врагом религии. Для Дарвина невежество, жестокость и безумства регрессивной религии были бедствием. Однако он не только проявлял симпатию по отношению к прогрессивной религии, но и в значительной степени присоединялся к ней.

Нравственные качества развиваются гораздо более под влиянием привычки, рассуждающей способности, образования, религии, чем путём естественного отбора

Вот, например, сутевая цитата (одна из многих), которую можно найти не в каком-то труднодоступном месте его работ, а прямо рядом с самой последней страницей раздела «Происхождения человека», озаглавленного «Заключительные замечания»:

Но как ни важна борьба за существование, тем не менее в вопросах, касающихся высших сторон человеческой природы, мы находим и другие влияния, ещё более важные. В самом деле, нравственные качества развиваются прямо или косвенно гораздо более под влиянием привычки, рассуждающей способности, образования, религии и т. д., чем путём естественного отбора.³

А вот, что говорит Уилбер в отношении развития от давно игнорируемого начального ви́дения Дарвина к современному нетворку заинтересованных учёных, религиозных деятелей и так называемых «обычных граждан»:

Вероятно, нет более важной и актуальной темы, чем вопрос соотношения науки и религии в современном мире. Наука, очевидно, является одним из самых глубочайших методов, разработанных человеком для открытия истины, тогда как религия остаётся величайшей силой по порождению смысла. Истина и смысл, наука и религия, — и мы не можем выяснить, как же можно объединить их таким образом, который показался бы приемлемым и той, и другой.

Примирение науки и религии не является только лишь вопросом преходящего академического любопытства. Эти две мощнейших силы — истина и смысл — сегодня находятся в состоянии войны. Современная наука и досовременная религия агрессивно обитают на одном земном шаре, причём каждая своим собственным образом стремится к доминированию в мире. И одной из сторон рано или поздно придётся уступить.

Нашему существованию сейчас угрожает разрастающийся разрыв между богатыми и бедными, бурный рост населения планеты, разрушение окружающей среды, опасность атомной угрозы, рост проявлений терроризма и регрессивных террористических религий, а также превознесение мужских ценностей по типу «мачо» над женскими и женственными ценностями, белокожих над темнокожими и прочими «цветными», а также ускорение разрастания разрушительной системной взаимосвязанности всего перечисленного. Поэтому я работаю над «Интегральным Дарвином», и эти вопросы зслуживают отдельных размышлений с точки зрения последствий тех умонастроений, которые проистекают из идеи «эгоистичных генов» и «выживания наиболее приспособленных».