Лик человечности

Человечность парадоксальна. Она являет собой способность подходить к ситуации (личности, моральной дилемме) непосредственно, выходя за рамки парадигм и глубоко укоренившихся представлений. Человечность — вопреки обыденной трактовке этого понятия, предполагающей принадлежность к некому родовому понятию «человек» — как раз таки не видит «человека» вообще, но видит отдельных существ, отдельные явления, с каждым из которых она обходится своеобычно, в соответствии с их природой, природой данного конкретного существа, явленного как присутствие (Dasein); эта природа никогда не является «заданной» (ибо заданность — первый признак наличия пред-ставления, заранее очерченной структуры), но всегда оказывается сотворяемой во взаимном отражении живых существ друг в друге. Поэтому человечность не в том, чтобы «быть человеком» или «проявлять себя как человек», если под человеком здесь понимается некоторая идея, родовое понятие: эта трактовка выводит нас к множеству различных традиций, в рамках которых может пониматься идея человека и, таким образом, включает человечность в заданную структуру.

Если мы понимаем человека как духовное существо, микрокосм, являющийся отражением и воплощением божественного, или же как биологический вид, объединенный общностью потребностей и потому — общностью прав; если мы видим в человеке диалектику культурного и природного и т. д. — во всех этих случаях мы не видим, но смотрим: то есть воспринимаем человека не как человека, но, прежде всего, — как контекстуально и культурно обусловленную идею.

«Воспринимать человека как такового» — это значит воспринимать лик человека, его явленную сущность, а не его личину

Что значит воспринимать «человека как человека»? Здесь мы сталкиваемся с интересным наложением смыслов. В первом слове этой фразы под человеком понимается отдельное, индивидуальное существо, второе же слово отсылает к некому идеальному корреляту. Однако что это за коррелят? Это, определенно не «идея человека» в том смысле, о котором говорилось выше. В сущности, эта фраза о «человеке как человеке» могла бы звучать и так: «воспринимать человека как такового». То есть человека в его сущности, но одновременно в его индивидуально-личностном проявлении. Это значит воспринимать лик человека, его явленную сущность, а не его личину. Этот воспринимаемый лик, безусловно, всегда существует в неком окружении, он погружен в некоторый контекст, который частично искажает воспринимаемое, однако не стоит забывать, что контекст — это не только нечто ограничивающее, но и нечто связывающее, «сплетённое», в чём переплетается множество смысловых нитей, выводящих за рамки самого «контекста» в узком смысле слова. Явленный лик — это, в сущности, эйдос. По крайней мере, именно так эйдос трактует в «Философии имени» А. Ф. Лосев.

Эйдос — не то же, что идея, хотя в европейской философии эти термины не всегда четко отделялись друг от друга. «Эйдос, явленный лик, есть абсолютно простая, цельная и неизменная индивидуальная общность внутри-самоподвижной, абсолютно неделимой сущности»¹. Явленный лик в корне отличается от «понятия», которое, согласно Лосеву, является выражением уже совсем иного принципа — логоса. Логос — это дискретное развёртывание смысла в Инобытии. Это серия моментов смысла, «абстракция» эйдоса, или как выражается Лосев — «метод и закон проявления сущности в инобытии»². В этом отношении логос всегда историчен, в то время как эйдос всегда уже присутствует как нечто данное, именно поэтому Лосев считает, что эйдос можно узреть лишь феноменологически. Это созерцание эйдоса некоторой сущности, конечно же, в корне от восприятия сущности в контексте «идеи». Идея как понятие, существующее в некотором контексте — это уже логос, членораздельный смысл.

Поэтому воспринимать «человека как такового», значит каким-то образом прикасаться к эйдосу человека, данному в конкретной личности, а не к «логосу» человека — не к инобытийному становлению эйдоса. Логос, будучи методом осмысления эйдоса, обладает множеством ипостасей. Метод — как таковой — предполагает наличие других методов; логос, как дискретный смысл, порождает также необходимость собственной множественности. Поэтому логос всегда лишь прикасается к эйдосу, лишь тем или иным образом «тематизирует» его³. Существует множество возможных тематизаций, принципов осмысления конкретного эйдоса. Деконструкция «единого логоса» началась с осознанием возможности существования разных типов логик — которая отчасти совпала с периодом осмысления культурного релятивизма и разнообразия культурных практик. Эта тенденция «разложения единого логоса» достигла своего апофеоза в работах А. Бадью, который утверждает, что в мире нет ничего, кроме множеств и множественности, а любое единство — лишь сознательно-привнесённая операция над множеством.

Однако человечность становится доступна не в логической, а в эйдетической сфере. Разве возможно, в конце концов, быть человечным, не будучи способным увидеть другого «лицом к лицу», увидеть его образ и смысл, выходящий за пределы контекстуальных определений и свойств? Только прикоснувшись к воплощённому эйдосу человека, можно выстроить своё отношение: такая человечность уже не будет простым приложением общих идей (понятий) к частному случаю, она перестанет быть неким моральным долгом, правилом, навязываемым тем или иным логосом. Только в созерцательном узнавании в Другом человека, а в человеке — себя, возможно то сущностное соотношение с ним и с самим собой, которое называется «человечностью».

Чрезмерное увлечение «сущим», заставлявшее забыть о бытии, — это и есть увлечение логосом в ущерб эйдосу, который есть сама суть бытия

Получается, что источник человечности не в «законе» (логосе), но в «благодати» (эйдосе). Последняя же не дает никаких гарантий и ориентиров, никаких заданных правил соотношения с другим человеком. Собственно, благодать вообще ничего не дает, никаких предопределенных категорий, согласно которым может проявляться человечность. Конечно, нам, западным людям, привычно слышать в «человечности» отблески христианской традиции с его принципом сострадания, соучастия. Однако в самом слове «принцип» мы снова читаем «логос»: христианский логос

Категорический императив Канта также указывает на наличие внутреннего закона. Еще больше нормативности в доктрине прав человека (на что неоднократно указывал А. Бадью). Человечность не является частью каких-либо парадигм, нормативных (юридических, этических, религиозных) систем. Будучи включена в подобную систему, она быстро утрачивает свою сущность, так что под человечностью начинает маскироваться нечто иное — так, христианская добродетель, согласно Ницше, постепенно выродилась, превратившись в ресентимент.

Говоря о человечности как таковой, о человеке как таковом, мы возвращаемся на почву эйдосов — к пространственному, зримому, бытийному, феноменологическому осмыслению присутствия, которое уже не может восприниматься сугубо в аспекте Хроноса, бесконечной дробимости, дискретности и небытия целого, превращаясь из присутствия в «идею присутствия». Чрезмерное увлечение «сущим», заставлявшее забыть о бытии, — это и есть увлечение логосом (а затем и релятивизмом, связанным с осознанием множественности логосов, «многоголосием») в ущерб эйдосу, который не есть нечто отдельное от бытия как такового, который есть сама суть бытия. Таким образом, мы возвращаем человечности её живой смысл, укоренённый в той «самопрозрачности» человеческого бытия, которая всегда ускользает в становлении и различии.