Интервью публикуется с разрешения Криса Райана, соавтора книги «Секс на заре цивилизации»; оригинал на англ. языке доступен в блоге «Psychology Today».
Предисловие Кристофера Райана
Это первая часть углублённого интервью, посвящённого книге Кристофера Райана и Касильды Жета «Секс на заре цивилизации. Эволюция человеческой сексуальности: с доисторических времён до наших дней».
Вскоре после того, как была издана книга «Секс на заре цивилизации», со мной связался Марк Левитон, журналист-фрилансер, которому одно крупное издание заказало провести со мной углублённое интервью по теме того, что мы [с Касильдой] обсуждаем в книге. Год спустя редакция журнала сообщила Марку, что интервью, после всех передряг, опубликовано не будет. Ирония состоит в том, что из всех бравших интервью журналистов, с которыми я говорил за прошедший год, никто не был более профессионален и дотошен, чем Марк. Сами увидите…
Я публикую нашу беседу здесь, разделённую на несколько частей для удобства чтения.
— Крис Райан, автор книги «Секс на заре цивилизации» (М.: Ориенталия, 2015).
Часть 1
Психолог-исследователь Кристофер Райан убеждён не только в том, что большинству людей тяжело соблюдать моногамные отношения, но и в том, что это противоречит самой природе Homo sapiens.
В книге «Секс на заре цивилизации» он со своим соавтором (и женой) психиатром Касильдой Жета утверждает, что в течение большей части человеческой истории мы жили в небольших эгалитарных группах, в которых женщины обладали полным политическим, экономическим и сексуальным равенством, ресурсы были в изобилии, дети и взрослые были здоровы, а ненасильственное разрешение конфликтов было нормой.
Райан и Жета, опираясь на обширные научные данные, утверждают, что в течение многих веков антропологи, психологи и социологи позволяли описанной Томасом Гоббсом ошибочной картине жизни наших предков («одинокой, бедной, противной, жестокой и короткой») влиять на научные исследования и искажать наши взгляды на то, какие существуют возможности структурировать современные общества и сексуальные отношения. Они приводят исследования, показывающие, что за исключением приматов только 3 % млекопитающих и один из десяти тысяч беспозвоночных видов можно считать сексуально моногамными.
Как полагают авторы «Секса на заре», человечество вполне может перевести институт «традиционного брака» в статус редко предпочитаемого выбора, когда мы лучше поймём те данные, которые открываются в новых генетических и приматологических исследованиях в отношении наших общественных и сексуальных оснований. — Марк Левитон (интервьюер).
Левитон: В книге вы цитируете Гёте, который написал: «Любовь — вещь идеальная. Брак — вещь реальная. Смешение реального с идеальным никогда не остаётся безнаказанным». Почему институт брака в западном мире претерпевает столь серьёзный кризис?
Райан: Думаю, это связано с ожиданиями. Особенно в США людям свойственно питать далёкие от реальности представления о будущей семейной жизни. Они думают, что если любишь кого-то, то моногамия в сексуальных отношениях будет легко даваться. Причина этого — вымышленная связь между сексуальным желанием и любовью. Один из тезисов, который мы пытаемся доказать в книге, состоит в том, что эти реалии не обязательно связаны друг с другом, и что даже если такая связь имеет место, она может разорваться со временем. Когда это происходит, это вовсе не вынесение приговора любви и это никоим образом не выявляет какое-либо лицемерие. Это всего лишь биологический процесс.
В настоящее время количество браков и разводов не является одинаковым для разных стран. Например, процент зарегистрированных отношений в США меняется чаще, чем в Испании, где я проживаю. Северная Европа в другой ситуации. Многое из того, что происходит в Европе обусловлено развитой социальной поддержкой матерей-одиночек и детей. Согласно нашей гипотезе, «стандартный нарратив» (или «стандартное изложение») сексуальной предыстории, который описывается нами в этой книге, по сути дела, является экономическим обменом, необходимым женщинам, находящимся в крайней степени уязвимости, которые могут удовлетворить свои жизненные потребности только с помощью мужчин. Именно поэтому они вынуждены предлагать в обмен на ресурсы и защиту единственное, что они имеют: уверенность для мужчины, в том, что он отец их детей. Но когда государство оказывает достойную помощь матерям-одиночкам, то это разрушает описанные выше принудительные отношения.
Левитон: Таким образом, браки могут распадаться из-за измены, а люди полагают, что, как следствие, любовь прошла.
Райан: Да, и часто люди проявляют большую нетерпимость по отношению к изменам. Представьте, например, что вы встречаетесь с девушкой, которая любит выпивать. Но вы договариваетесь с ней, что она больше не будет пить, и тогда вы будете вместе, и всё будет прекрасно в ваших отношениях. Но проходит двадцать лет, и она всё же немного выпила. Является ли это причиной для развода? Она ведь всего лишь была на вечеринке, немного подвыпила, даже не опьянела, не подхватила венерического заболевания (или какой может быть эквивалент приступа полного безумия) и больше не пила в другую ночь… Американский «сценарий» (как это назвала Памела Дракерман в своей книге «Похоть в переводе»1) в этом отношении крайне нетерпим. Для американца бывает достаточно одного случая, чтобы потерять доверие навсегда и придти к разрыву отношений. Хотя и кажется, что это уже слишком, но такие ситуации нередки и разрушают многие семьи. Недавний опрос Гэллапа показал, что люди считают, что супружеская неверность намного хуже абортов, экспериментов над животными и смертной казни.
Левитон: Это ведь экономический вопрос. По вашим словам, некоторые общества поддерживают одиноких родителей и альтернативы браку. Вспомним вашу книгу, где вы доказываете, что сексуальная «предыстория» человечества — это также и экономическая история.
Райан: Да, совершенно верно. Это отражение экономических условий, существовавших на протяжении почти всей эволюции нашего вида. Но развитие сельского хозяйства ситуация в корне поменяло ситуацию.
Левитон: Вы так часто обращаетесь к философии и истории, упрекая Гоббса, Мальтуса и особенно Руссо в том, что они были абсолютно неправы в вопросах сексуального и экономического развития. Когда вы только начинали работать над книгой, думали ли вы, что можно было написать просто про секс?
Райан: Мы так изначально и собирались сделать, и наш издатель поощрял нас в этом направлении, пока мы готовили рукопись. Но чем больше мы развивали эту идею, тем очевиднее становились взаимосвязи с другими сторонами жизни. В процессе работы над рукописью я начал понимать, что не могу упустить тот факт, что в доисторическую эпоху люди жили в два раза дольше, чем большинство из нас считает. И я не мог проигнорировать дезинформацию об эволюции человеческой сексуальности, ведь я видел, что это было частью пропаганды о доисторических временах. Если верить Гоббсу, наши предки жили «одинокой, бедной, грязной, жесткой и короткой жизнью». Он транслировал следующее сообщение: «Будь счастлив, что ты живешь в наше время!» — ибо раньше было в сто раз хуже. И в книге мы показываем, что он ошибался по всем пунктам.
И стало понятным, что нам нужно рассказать более подробную историю. Если рассказывать только о сексе, это, конечно, была бы весьма щекотливая тема, но это не расставило бы все точки над «i».
Левитон: Времена, когда племена перестали кочевать и приступили к земледелию и животноводству, это и есть тот самый поворотный момент в истории?
Райан: Да, и возможно, это проще всего передает суть этих изменений. Антропологи считают, что общества, существовавшее за счет охоты и собирательства можно разделить на «простые» и «сложные». «Простые» общества, практиковавшие охоту и собирательство, по принципу «мгновенного оборота», совершенно не делали запасов еды или же доедали животное, убитое накануне. Люди оттуда даже не сушили рыбу. А «сложные» общества, как, например, на тихоокеанском Северо-Западе, собирались у устьев рек, когда там было много лосося, ловили его, потом сушили и запасали на зиму. Эти «сложные» общества уже имели множество атрибутов, присущих сельскохозяйственным социальным группам, у них была сильнее выражена иерархия, они были более воинственными, статус женщины в таком обществе был ниже, часто они имели рабов. Поэтому, сравнивая группы людей, живших охотой и собирательством, с обществом, которое появилось после, важно различать «простые» общества с «мгновенным оборотом» и «сложные» общества, которые также могли иметь сады, землю и т. д.
Левитон: Вы выдвигаете тезис, который является спорным в научной литературе: вы считаете, что одной из причин, почему «простые» общества даже не думали о запасах или экономии (кроме орудий добывания еды) было то, что жизнь и так им всё давала и они жили в изобилии. И поэтому им и не надо было думать, например, во вторник о том, чтобы запасти еды на пятницу.
Райан: Нас там не было, так что это предмет для дискуссий. Одно из использованных нами высказываний принадлежит французскому миссионеру-иезуиту Полю Лё Жёну, который провёл шесть месяцев среди монтанье (французкое наименование инуитов — прим. пер.) в современном Квебеке. Его совершенно раздражала щедрость аборигенов. Он писал, что на его попытку объяснить преимущества заготовки пищи впрок, они рассмеялись со словами: «Завтра мы снова разделим то что добудем». Завтра будет новый улов, расслабься! Холодильников всё равно нет, а еды полно, зачем заморачиваться? Это совершенно иной психологический подход к жизни; для нас весьма сложно представить такое, поскольку мы только и заняты тем, чтобы запасаться на чёрный день. Такое собирателю, живущему по принципу «мгновенного оборота», даже и не придёт в голову.
Левитон: Каково отношение собирателей по типу «мгновенного оборота» к положению женщины и к половым отношениям?
Райан: Мы экстраполируем, выводя заключения в отношении периода 50–100 тыс лет назад, но существуют конкретные теоретические доводы, достойные доверия. Начнём, например, с того, что группы собирателей всегда состоят из 150 человек и меньше. Это так называемое «число Данбара», названное в честь Робина Данбара, который заметил, что у приматов размер социальной группы прямо пропорционален развитию неокортекса (новой коры) у данного вида. Изучив мозг примата, можно довольно точно оценить, насколько велика группа в которой он обитает. Начиная приблизительно с количества в 150 контактов, люди начинают «терять им счёт». В группе из 150 человек все мы можем знать друг друга, поддерживать личные отношения. Когда размер группы начинает превышать 150 человек, мы смотрим на других как на некие абстракции, что является очень существенным сдвигом в политическом поведении.
Также известно, что в обществах типа «мгновенного оборота» женщины похоже поставляют больше калорий, потребляемых группой, чем мужчины. Мясо — это более высокостатусный источник питания, все устраивают вечеринки с барбекю, однако на самом деле именно зёрна, ягоды, листья, насекомые и корнеплоды — это ежедневное пропитание этих людей. Так что статус женщины выше статуса мужчины, поскольку: А) они очень важные поставщики; Б) в их распоряжении доступ к ресурсам.
Каждый знает, как построить себе хижину, найти пищу, соорудить силок и так далее. Если нет способа ограничить доступ человека к его потребностям, невозможно его контролировать. В доаграрных обществах политическая сила была не силой принуждения, а силой уважения. Вот откуда эти странные сцены в старых фильмах, где белый исследователь говорит «отведите нас к вашим лидерам», а аборигены переглядываются недоумевая, дескать «к каким лидерам?». К какому из наших лидеров? Если вопрос: «Воевать ли?», — вы пойдёте за советом к тому, кто воевал. К тому же это зависит от ваших намерений: «Я против, и он будет, вероятно, против, так что пойду к нему».
Авторитет в таких обществах базируется на признании и ваших прошлых деяниях. Если вы являетесь человеком (мужчиной или женщиной), который принимал откровенно удачные решения в прошлом, люди будут к вам обращаться. Что интересно отдельно упомянуть: один из факторов, который мгновенно дисквалифицирует человека от роли лидера, это желание быть лидером.
Литература по данной теме весьма занимательна и своеобразно трагична. Существуют всевозможные ритуалы, направленные на то, чтобы ограничить человека от обретения чрезмерной власти, а также ритуалы, предназначенные для того случая, когда некто начинает получать удовольствие от власти. Как сказал антрополог, чей доклад я читал «когда человек становится слишком могущественным, люди начинают гибнуть». Всё это интересно — если сравнивать с нашей политической системой, где нужно иметь заряженность, чувствовать, что рождён лидером, рождён, чтобы собирать людей по своему зову. Это прямая противоположность тому, что наблюдается у доаграрных обществ.
Левитон: А ещё в этих культурах люди любят делиться.
Райан: Особенно в простых группах. В сложных группах это явление крайне ритуализировано и даже приобретает соревновательность. Например, потлач — церемония коренных американских индейцев, «теория большого человека», что значит, ваш статус прямо пропорционален тому, сколько вы отдаёте. Фактическое ваше материальное благосостояние низко, поскольку вы тот парень который всё раздаёт. Интересный механизм. В простых обществах, которые являются лучшей иллюстрацией наших предков, щедрость — это центральный организующий мотив, — и в книге значительное внимание уделяется приданию акцента тому, что это не есть следствие некоего высшего благородства данного явления, это лишь самый эффективный способ распределить риски в таких обществах.
Левитон: Столь многое доступно женщине напрямую, им не нужно обращаться к мужчинам. Каким образом это формирует иное в сексуальном отношении общество?
Райан: Вот-вот! Мужчины не имеют возможности указывать женщинам, что делать и чего не делать. Что приводит к тому, что женская чувственность выражает себя куда более свободно, без стыда, который считался чем-то естественным задолго до Дарвина (а Дарвин закрепил его в виде научной теории). Он считал, что женщины сами по себе сексуально сдержаны. Во многих обществах охотников-собирателей женская сексуальность выражена более ярко. Не тем же образом, что мужская сексуальность, но очень значительны различия с тем, что мы наблюдаем в большинстве современных западных культур.
Продолжение следует…
