Брошенное дитя слышит лучезарную песню, которая затевается то грохочущим зовом, не оставляющим пространства для вздоха, то хрупким, звенящим и неуловимым эхом, которое, кажется, вот-вот смолкнет. Но песня звучит всегда, куда бы дитя ни шло: бегом по радуге, ползком по гротам.
Дитя, с широкими, сверкающими черными лунами очей своих спрашивает пугающее безграничье: откуда играет песня? Но безукоризненной твердью струится молчание. Дитя спрашивает ползучие секунды и рвущиеся обогнать сам Свет века: когда началась песня и кто ее автор? Такт не прерывается.
Дитя обращает ищущий взор к дозволенной интриге, к границам границ своей ойкумены, к вуали. Вдохновленным шагом несется божественная судьба неприкаянной искры. Когда бежишь так быстро, как только можешь, не оставляя следов, резче ветра, громче грозы, то вечная мелодия меняется, хоть и остается в центре своем той же самой.
Кто я? Наивная красота вопроса заставляет незримую клеть дрожать оглушающим гулом. Дрожит листок в вечернем лесу, дрожит стеклянный холод, дрожит простор и горы.
Дитя бежит все быстрее, так, что нельзя понять, только занес ли ты ногу для следующего рывка или, уже неукротимо оттолкнувшись, без оглядки летишь вперед. Словно отвечая ускоряющемуся ритму, змеится горизонт, меняет свою таинственную мозаику граница границ. Ненавидим ее, посему и любим: разбитый кулак сочится слезами.
Вдруг вянут силы. Глядь, на вечно молодом, но изношенном теле: рубцы и раны. И лодка под боком, что к устью реки держит путь. Другого сейчас не настало. За нами никто не пришел, а значит: и точка, и море, и песня, и гибель, и жгучие солнца рубежей, и сладкие ноты миражей — все стоит на месте, корнями в себе.
* * *
Вспоминай кто ты. Вспоминай. Вспоминай искусственное течение времени. Вспоминай хитрую мозаику дня. Не ставь себе призрачные задачи. Вспоминай.
Забудь слова, ибо от слов лишь смех.
Вспоминай свет и тьму, вспоминай прекрасное и безобразное, вспоминай жизнь и смерть, вспоминай день и ночь. Вспоминай сон и явь, вспоминай землю и небо, вспоминай отсутствие и присутствие. Вспоминай правильное и неправильное, вспоминай стыд и радость, вспоминай добро и зло. Вспоминай правду и ложь, вспоминай семя и дерево, вспоминай высокое и низкое. Вспоминай вечность и время.
Вечность стоит, развернувшись к тебе, словно цветком распускаясь из центра. Эта точечная явь никуда не уходит. Хоть и движение строит ее хитрую мозаику вчера, сегодня, завтра…никогда?
Раскачиваемся взад и вперед. Прыгаем вверх, потом вниз.
Хоть и дом всегда пред нами, мы все же покушаемся на путешествие, чтобы вернуться домой и снова отправиться в путешествие.
Забудь язык, ибо язык друг времени, его верный помощник и слуга.
Я глухой, немой, слепой. Ибо не слышу никого, кроме себя. Ибо не говорю ни с кем, кроме себя. Ибо не вижу никого, кроме себя самого.
Все игра с бесконечной возможностью переставлять фигуры.
Я останавливаюсь только для того, чтобы вновь двинуться вперед. Ибо когда я движусь постоянно, я стою на месте.
Любовь — не полна красками. Любовь — протекает стрелою меж отражений. Любовь — имеет серый свет. Ибо от перестановки черного и белого ничего не меняется.
Мы все определяем, потому что нам важно различие. Нет различия — нет отражения. Нет отражения — нет любви. Ибо нечего становится принимать.
Порицаем молчаливый порядок. Играем в порицателя и в жертву, а потом забываем свои же роли. Неизменно, неизбежно, неискоренимо забываем. Ибо для того, чтобы помнить, нужно забыть.
Зеркальный сон.
Мы наблюдаем.
Я уже предельно здесь.
Умеющий видеть да увидит, умеющий плавать да поплывет. Да устремится луч кверху. Да заискрятся наши лбы.
* * *
Человек говорит: жизнь проходит мимо. Взгляд его мутнеет от такого вердикта своей судьбе и постепенно гаснет. Как разжечь огонь? Как в мой рот и уши набилась зола? Нет ответа, как нет у задающего вопрос должной степени стыда, смелости и отрезвляющей честности.
Мы построили лабиринты из слов, наша одежда — вся сшита из Там, Тогда и Завтра. Встречаемся взглядами с неслучайным попутчиком и увлеченно, с самозабвенной яростью принимаемся ворошить привычную рухлядь, бросаться осколками безымянного опыта и вливать ушат прокаженного киселя надежд друг другу в потрескавшиеся от жажды глотки.
Но покоя все нет. Мы слышим шум реки, ее волшебную манящую музыку. Но не зрим ее, ибо слепы, и ум наш бесцельно блуждает по иступляющему калейдоскопу своих же отражений.
Пусть вприпрыжку зашагает безногий, громогласно захохочет немой и застынет в тисках бесконечного мгновения ветер. Ежели зеркала встанут друг напротив друга, то заискрится танцующее пламя в угольном мраке душной землянки. Да было так.
* * *
Многоголосье любопытствующих умов было прервано Заведующим. Самодовлеющий сторож вотчины ненаглядных, ненасытных миражей, словно неисправная скрежещущая музыкальная шкатулка, пустил из себя речь.
Заведующий занимался многими вещами. Или думал, что занимается. Он вел счет, он перебирал, он разделял — следовал незатихающей жажде именования.
Заведующему не хватало слезы, пограничья и огня дабы порвать вязь своего смирения осколочным смыслам. Берег измельчал до песчинок. Прибоя не слышно за категоричностью декоративных слов.
Проведши вечность в неявленном, Заведующий был исторгнут во временность и неуклюжую предметность. Его лбом мерцает день. Его глазами смотрит зеленая трава. Его ушами слышит ветер. Но все, что он замечает — не цикл и величественное перемежье играющих сил, но сухую кость факта, его тщетно-величавое назидание.
Планеты плясали, человек говорил. Чувства горели, человек объяснял. Чернеющий диск сочился в небе густым золотом, но человек не заметил.
* * *
Колодцы и склепы. Норы и келья. Потухшие свечи, эхо нерассказанных историй об одном, безостановочная судорога и кукольная мимика.
Игрушечное окружение предметов неубедительно, их ценность исчисляется нулем. Неуклюжей хваткой берешь из музея возможного: красоту, смех, боль, удовольствие, горечь, обиду. Ныряешь, рвешь на себе обноски, но оказываешься там же, откуда начал свою одиссею побега от тщеты.
Есть что-то еще. За всем стоит что-то еще. Сквозь серый потолок дует сквозняк.
Творцы Слова плетут полотно рассветных миражей. Вдохновляясь, питаем этими дровами грохочущую домну своей неистребимой тоскливой жадности.
Одно заставляет раболепно проходить истоптанный круг раз за разом, одно единственное — по-детски слепая надежда на то, что скорлупа треснет, оковы слетят, реки выйдут из услужливо-издевательских берегов, а обгоревшие крылья неубоявшихся вновь покроются многоцветным сверкающим оперением.
А пока — норы и склепы, колодцы и эхо. И круг, и горение свечи, и удушающе размеренная капель времени.
* * *
Однажды, на заре одного из дней, когда Солнце, как и миллионы раз до этого, заполняло собой тени — время заскрежетало, остановилось и покинуло место извозчика жизни. Оно устало. Выцвело, ускользнуло, схлопнулось. Устало от того, что существа, рожденные его утробой, шепчут себе под нос о том, что что-то не так. «Скорее бы зима!» — говорили голоса, которые еще сто вращений планеты назад утопали в сладких мечтах о зное. «Почему у меня нет того, что есть у других?» — бросали в пустоту вопросы маленькие дремлющие вселенные с полными обиды глазами. «Когда все это прекратится?» — взвывали неслышимой сиреной те, кого манил эшафот посреди бескрайней степи.
Но теперь все смолкло. Время устало. Трава сделалась пылью, ветер утек в тишину, красота стала неотличимой от скверны. Не было больше ни радостных открытий, ни надрыва юношеской меланхолии, ни криков детей, играющих в саду, ни рождения со смертью.
Богатая мимика мира покрылась ледяной коркой. Обвиняющий и виновный перестали понимать, кто из них кто.
* * *
Это я, потворствующий желанию писать эти строки.
Это я, раскладывающий паноптикум памятных моментов.
Это я, придающий силу своему намерению.
Это я, терпеливо собирающий разрозненные смыслы мира.
Это я, находящий покой в ритме, цикле и пульсе.
Это я, находящий в нем монотонную каторгу души.
Это я, внимательно взвешивающий ценностные ориентиры.
Это я, импульсивно сжигающий драгоценную мудрость.
Это я, раскаивающийся за не-содеянное и содеянное.
Это я, прощающий самое себя и идущий дальше.
Это я, смеющийся над замысловатой эквилибристикой символов.
Это я, надрывно глотаю созревший во мне плач.
Это я, бегу навстречу авантюрным играм судьбы.
Это я, жаждущий покоя, понимания и защиты.
Это я, примеряющий на себя доселе непрожитые роли.
Это я, с недоумением младенца смотрю на картины жестокости.
Это я, увлеченно изобретающий новые задачи.
Это я, вгрызаюсь в окоем и пью морозный воздух.
Это я, с улыбкой озираюсь на превращения форм.
Это я, обнаруживающий радость в жонглировании перспективой.
Это я, смотрящий на того, кто смотрит моими глазами.
Это я, хлопком одной ладони делаю траву зеленой.
Это я, нахожу обрывочную мозаику истин в седине времени.
Это я, внахлест бью мысль о волнорезы понимания.
Это я, узнающий себя в предвосхищении созревания воли.
Это я, любящий бронзу густых волос родной души.
Это я, находящий свой свет в бесчисленных отражениях.
Это я, читающий эти строки и преломляющий их через цветные стеклышки опыта.
Это я, трезвой неизбежностью забываю все, что названо выше.
Это я, тот, кто всегда остается.
