В своей книге «Чёрная комната» (The Black Room, 1971), написанной в жанре шпионского триллера и speculative fiction, британский философ-экзистенциалист Колин Уилсон исследует тему, которую проводит, без преувеличения, и во всех остальных своих произведениях, написанных в разных жанрах — от философии и публицистики до фантастики. Это тема свободы воли, пикового опыта, чувства осмысленности и интенсивности жизни, способности к тому, что Василий Налимов называл «спонтанностью сознания».
Итак, существует некая не принадлежащая ни одной стране шпионская сеть, которая пытается завербовать шпионов из разных стран при помощи метода сенсорной депривации. Они помещают человека в тёмную свето- и звукоизолированную комнату на несколько дней; в результате отсутствия сенсорной стимуляции человек вскоре утрачивает ориентацию во времени и начинает потихоньку сходить с ума от безделья и того, что его сознанию не за что зацепиться в своей активности. Через несколько дней, проведённых в чёрной комнате, он буквально ломается.
История начинается с того, что героев приглашают на некую секретную базу в Шотландии, где перед ними ставится задача в целях контршпионажа разрешить проблему чёрной комнаты — в прагматическом смысле, каким образом можно готовить агентов, чтобы они могли противостоять разрушительному влиянию чёрной комнаты и результирующей перевербовке.
Чёрная комната может служить метафорой нашей жизни вообще и нашего экзистенциального положения в ней
Главный герой романа Кит Батлер ставит этот вопрос более широко и экзистенциально. Он пытается понять, каким образом в таких неподкрепляемых внешними стимулами условиях можно сохранять чувство осмысленности, ценности жизни и активности своего сознания. Здесь отражается мышление самого Уилсона, который буквально в каждой своей книге пытался искать, находить и давать теоретический, практический и экзистенциальный ответ на вопрос поддержания жизненной интенсивности и смысла в мысленных и воображаемых экспериментах, проводимых в рамках разножанровой литературной деятельности.
В процессе чтения меня преследовало впечатление, что чёрная комната может служить метафорой нашей жизни вообще и нашего экзистенциального положения в ней. Уж точно я могу это применить к себе и своей жизни. Мы словно бы рождаемся и живём в этой чёрной комнате — безбрежной тьме кромешной, или бездне пустоты; мы этого обычно не осознаём, потому что попросту имеем «ложное сознание», обусловленное привычками, выработавшимися в процессе биосоциального развития и под влиянием социокультурных факторов, которые в силу инерции толкают наше сознание на повязанные причиной и следствием действия.1 Но как только мы снимаем с себя вуаль такого рода «ложного сознания», то сталкиваемся лицом к лицу с проблемой-загадкой и таинством «чёрной комнаты» существования.
Как мотивировать себя на действие в бездне пустой чёрной комнаты нашего бытия? Ответ Уилсона неизменно одинаков: дисциплиной силы сознания и упражнения своей свободной воли. Но дисциплиной не как системой удушающих правил, которые повязывают тебя цепями, лишающими свободы воли, а дисциплиной неизменно свежего, осознанного упражнения интенциональности сознания, дисциплиной постоянного самопреодоления в превосхождении постылой скуки через обращение к способности направлять сознавание на то или иное и концентрировать его энергию.
Мы словно бы рождаемся и живём в этой чёрной комнате — безбрежной тьме кромешной, или бездне пустоты
Мощное сознательное концентрирование энергии, если после него полностью всё отпустить, сопровождается интенсификацией ощущения смысла жизни и силы сознания, вдохновением, деятельной направленностью, вершинными, то есть пиковыми, переживаниями. Понимаете, с позиции Уилсона, многие люди современности находятся под тлетворным влиянием пораженческой философии пессимизма, унывающей в отношении мнимой, с его точки зрения, бессмысленности всего сущего. Они сами изначально себя и ограничивают в своих возможностях.
Для Уилсона ответ на дилемму пессимизма и оптимизма кроется в свободе воли и выбора: ты волен выбирать, чувствовать ли смысл и воспарить ли в небеса («взгляд с высоты птичьего полёта»), соединившись со смысловой и сущностной нитью, связывающей всё человечество и, возможно даже, всю историю вселенной, или же сделать выбор в пользу отказа от выбора и впасть в сонное болото экзистенциального вакуума («взгляд с позиции червяка»). Потенциальная возможность многократного произвольного воспроизведения пикового опыта и чувства интенсивного проживания своей жизни служит для Уилсона эмпирическим доказательством несостоятельности упаднической и пораженческой философии, инфицировавшей самые основания европейского экзистенциализма.2
Но, как признаёт Уилсон, загвоздка состоит в том, что проходит время и ощущение интенсивности и осмысленности бытия, приходящее в сознании силы и пиковом опыте, быстро забывается. Воспоминание выветривается, и мы снова попадаем в паутину скуки и бессмысленности. И вновь на нас находит гипнотический морок, или транс невроза нормальности и обыденности, внушающий нам, будто данная точка восприятия является единственно возможной и отражающей реальность. Каким же образом можно натренировать и стабилизировать свою способность направлять сознание на внутренние и внешние предметы и интенсифицировать своё присутствие-в-мире?
На мой взгляд, ответ всегда состоит в регулярном возвращении к упражнению свободы своего сознания, спонтанному и необусловленному волеизъявлению. Для свободы воли не может быть никаких психотехнических рецептов, процедур и принципов, кроме как спонтанного самопроявления этой самой свободы.3
И здесь мы подбираемся к той сложнейшей области человеческого, а возможно и надчеловеческого опыта, к которой подступила и интегральная философия Кена Уилбера (и на которой, надо сказать, была в значительной мере сосредоточена философия спонтанности сознания Налимова). В своих наиболее поздних текстах Уилбер объясняет своё понимание взаимодействия космической кармы и творчества. Вселенная, с позиции интегрально-трансперсонального сознания, представляет собой единый, унифицированный, пусть и флюктуирующе-переливающийся, динамично эволюционирующий процесс. Базовой составляющей этого процесса является изначальное пустотное сознавание, служащее основой, тканью и фреймом всего бытия.
Каждое мгновение вселенского процесса есть просвет пустотного, неантропоморфного сознавания, являющего себя самому себе во всём своём величии и многообразии, в том числе и того, что нам видится как узоры и завихрения человеческой формы. Каждое последующее мгновение существования Космоса прегензивно познаёт предыдущее мгновение во всех квадрантах описанной Уилбером интегральной матрицы, словно бы памятуя или сохраняя воспоминание о исполнившемся в мире форм. И при этом каждое новое мгновение, — и здесь Уилбер обращается к философии Альфреда Норта Уайтхеда (как и в случае с использованием термина «прегензия», prehension4), — неизменно совершает творческий прорыв в новизну. Этот творческий прорыв ничем не обусловлен и спонтанен, развёртываясь из сердца космического творения, но он, если можно так выразиться, накладывается на «интерференцию» тотальности предыдущих волн развёртывания процесса Вселенной.
Каждое новое мгновение неизменно совершает творческий прорыв в новизну. Этот творческий прорыв ничем не обусловлен и спонтанен
Человеческое существо, в отличие от многих других существ, обладает одновременно и свободой воли и принятия решения относительно своей экзистенции, и доступом к технологиям достижения предельной свободы (если воспользоваться терминологией, предложенной Олегом Бахтияровым в своей только вышедшей книге «Технологии свободы»).
Сам Уилбер неизбывно указывает на то, что человечеству свойственна колоссальная по своим масштабам история разработок психотехнологий освобождения, связанных с медитативно-созерцательными методами и кристаллизовавшихся в «практических лабораториях» великих традиций мировой духовной мудрости. Классические созерцательные психотехнологии он дополняет современной и своевременной концептуализацией интегральной практики и углублённым пониманием сложностей и превратностей процессов трансформаций сознания (дело в том, что практика показывает, что для освобождения и полного пробуждения необходимо осуществить целую вереницу трансформаций сознания, позаботившись при этом и об исцелении наших самых глубоких ран5).
Иными словами, несмотря на то, что — если перефразировать древних — «наука свободы длинна, а жизнь коротка», всё же у каждого из нас есть шанс в процессе осторожной навигации по волнам экзистенциального океана, полного опасных рифов и водоворотов, преобразовать своё сознание, многократно усилив его способность к интенсивному и свободному самопроявлению — причём самопроявлению недвойственному, то есть сострадательному и не отрицающему ничего из мира уже сформированных воспоминаний Космоса о своём Пути. Более того, всё сущее может питать собою разгорающийся костёр пробуждения.
Все мы имеем шанс в процессе осторожной навигации по волнам экзистенциального океана преобразовать своё сознание
Здесь мы давно уже обратились к области трансперсонального. Неслучайно тот же Уилсон вкладывает в уста одного из персонажей «Чёрной комнаты», что, в предельном смысле, полное разрешение проблемы чёрной комнаты может осуществить один лишь Бог… или то, что в духовных традициях часто называют неописуемым и неизъяснимым, нерождающимся и неумирающим. Каковы же высшие потенциалы человеческой природы? Такой вопрос неизменно интересен и вдохновляет людей на дальнейшие изыскания.
- Ср. с позицией Меровингена из фильма «Матрица: Перезагрузка». ↩
- Неслучайно в Facebook’е функционирует небольшая, основанная англичанином группа поклонников творчества Уилсона, называющаяся не много не мало «Колин Уилсон — философ лучше Сартра» — Colin Wilson is a Better Philosopher than Sartre. Сартр часто выступал объектом нещадной уилсоновской критики. Хотя, конечно, самого Уилсона из-за его увлечений оккультной и парапсихологической тематикой, а также склонности к написанию откровенно бульварных pulp-книг, — под прикрытием которых он, как мне кажется, «мыслил вслух», пытался вызвать состояние интенсивности, а также исследовал свою феноменологическую философию, — так и не признали на родине как серьёзного мыслителя (за исключением, разумеется, его поклонников; интересно, кстати, что влиятельный современный философ Славой Жижек является одним из немногих, кто серьёзно отнёсся к творчеству Уилсона, — см. его книгу «Кукла и карлик»). ↩
- Это понимали, скажем, йогины-пандиты кашмирского монистического шиваизма, говорившие об анупайе — или предельном отсутствии рецептуры или метода освобождения, ведь наличие такого метода обуславливало бы свободу в мире форм по определению, а свобода необусловлена, неописуема и не поддаётся концептуализации или порабощению. Это не означает того, что ничего не нужно делать: различные практики подготавливают сознание к восприятию высшей недвойственности; все методы, классификация которых весьма развита в трудах кашмирского учёного-тантрика Абхинавагупты и его последователей, служат указателями на луну, подначивающими и трансформирующими сознание к тому, чтобы оно начало ясно сознавать свою сущностную природу (см. книгу Б. Н. Пандита «Кашмирский шиваизм. Наслаждение и освобождение» в пер. В. Дмитриевой). Более того, в индо-тибетской тантре и сущностных традициях без проработанной морально-нравственной системы координат и правильного, цельного воззрения освобождение практически невозможно; об этом см. интервью Дэниела Брауна. ↩
- По космической карме и творчеству, прегензии и прегензивному познаванию см. текст Уилбера «Фрагмент А: Интегральная эпоха на переднем краю», а именно — раздел «Космическая карма: почему настоящее немного похоже на прошлое?». ↩
- По всей видимости, современная реальность требует совмещения медитативно-созерцательных практик с целостной психотерапией. См. мою статью «Медитации не достаточно». ↩
