— Как назвать того, кто владеет несколькими языками?
— Полиглот.
— Как назвать того, кто владеет двумя языками?
— Билингвист.
— Как назвать того, кто владеет только одним языком?
— Американец.
Анекдот из «New-York Cab Driver’s Joke Book»
Идея нелинейного языка без строгой последовательности может быть революционной для того, кто не знает языка существенно отличного от английского. Русский. Конечно, русский язык линеен, но в нём нет строгого порядка слов: в такой фразе, как «Я к вам пришёл навеки поселиться», есть 5 значимых слов и, соответственно, 120 (5 факториал) вариантов их расстановки от «Навеки к вам пришёл я поселиться» до «К вам поселиться я пришёл навеки». Мы вполне могли бы записать эту фразу не только вдоль двумерной окружности, но и на поверхности четырёхмерной сферы, полностью уравнивая все варианты её написания с геометрической точки зрения.
Языки, где нет никакого соответствия между написанным и произнесённым, тоже имеются в нашем мире и, в первую очередь, это китайский. Меня самого несколько удивило, когда один из героев фильма удивился такой особенности языка гептаподов, хотя китайский язык в фильме присутствует довольно активно. Как, впрочем, и русский. Очень трудно придумать нечто принципиально новое, так что, грамматически язык гептаподов объединяет неупорядоченность (sic!) русского и идеографичность китайского. Это как если бы мы наделили иероглифику богатой системой флексий и графически наложили её на дзенский круг. Эстетическое решение, кстати, практически безупречно. Заметим, что именно русские и китайцы являются в фильме главными коллективными героями второго плана после американцев и гептаподов.
О том, как сценарист «Прибытия» Эрик Хайссерер, сам сын профессора-лингвиста, придумывал письменность гептаподов, можно прочитать в статье Джордана Закарина.
Но это прелюдия. Когда мы говорим о языке, то это не только грамматика, но и канал восприятия, по которому происходит коммуникация. Первый известный нам канал — акустический, и он может использоваться исключительно потому, что человек может не только слышать звуки, но и издавать их. Визуальный канал допускает два основных решения. Во-первых, жестикуляция собственным телом. Живи мы в мире, где нет ночи и непрозрачных предметов, вполне вероятно, что именно жестикуляция развилась бы в основной канал коммуникации, скорость передачи информации в котором значительно превосходила бы канал акустический. Причём этот канал мог бы быть двумерным, если говорить с обеих рук. Правда, тогда бы мы не смогли одновременно говорить и что-то делать.
Кстати, если посмотреть на итальянцев, то можно увидеть, что жестикуляция для многих из них является неотъемлемой частью коммуникации даже при общении по телефону. В результате, когда всё обсудили и нужно переходить к делу, у итальянца на это уже нет сил. А если спросите итальянку, сможет ли итальянский мужчина говорить со связанными руками, она оценит эту шутку.
Второй способ визуальной коммуникации стал возможен тогда, когда человек столкнулся с материалами, пригодными для изменения и способными сохранять новую форму. Это сделало возможным графическую передачу визуальной информации, которая и является для нас главной. Более того, этот подход дал несколько ответвлений, не требующих зрения, включая машинный язык, основанный на последовательностях графических символах, технологически переведённых в новые материальные формы.
Шрифт Брайля опирается на тактильный канал, но структура символа сохраняет визуальную геометричность. Будь у нас возможность быстро и дёшево порождать текстуры, мы могли бы развить подлинно тактильный язык и снимать информацию кожей. Психонетический язык, разрабатываемый Олегом Бахтияровым, хоть и уходит от линейности, но также опирается прежде всего на визуальный канал и двумерное материальное изображение.
Тактильную коммуникацию при обучении слепоглухих детей использовали в «Загорском эксперименте» тифлосурдопедагоги Соколянский, Мещеряков и Ильенков, но и их дактилологический алфавит отталкивался от визуальной коммуникации.
И шрифт Брайля, и дактилология являются не оригинальными способами коммуникации, но адаптацией уже существующих языков их носителями к нуждам слепых и глухих.
Обонятельная коммуникация у нас есть и очень мощная, но она преимущественно находится за пределами сознания. Теоретически мы, пожалуй, могли бы в достаточной степени овладеть своей эндокринной системой, чтобы порождать нужные запахи, и развить достаточно сознательной к ним чувствительности, но данный канал слишком уж сильно зависит от среды коммуникации: один и тот же гормонально-обонятельный месидж читался бы совершенно по-разному на помойке или в парфюмерном магазине, а ветер вносил бы в наше общение пикантные семантические нюансы.
Я уже делился гипотезой, что одним из основных каналов передачи сигнала в толпе является именно ольфакторное восприятие. Но его важная особенность, помимо сублиминальности, состоит в том, что он не только передаёт адресату сигнал, но и трансформирует его, адресата, этим сигналом: например, запах страха или похоти не просто сообщают адресату об этих эмоциях, но вызывают у того собственную гормональную реакцию и, соответственно, эмоцию, необязательно совпадающую с исходной.
Возможности вкусовой коммуникации обсуждать было бы забавно, но вряд ли продуктивно. Можно было бы обсуждать даже вестибулярную коммуникацию, но для её осуществления не хватает сущей мелочи: способности генерировать обнаруживаемые вестибулярным аппаратом изменения гравитационного поля.
Если говорить кратко, то для коммуникации нам нужны: а) канал восприятия, б) способность легко создавать медиа-объекты данного канала. Для коммуникации диахронической эти объекты должны быть пригодны для сохранения. Для коммуникации синхронической желательно, чтобы деятельность по созданию медиа-объектов не требовала всего операционного ресурса. Говоря попросту, чтобы руки оставались свободны. Кто знает, чем писал гептапод: рукой, хоботом или специальным органом?
Теперь от выразительных средств перейдём к содержанию. Всё начинается с онтологии, то есть с совокупности объектов, которые вместе с отношениями между ними и должен описать язык. Для разного типа объектов нужны и разные языки, потому что из всего множества элементарных феноменов языки обозначают наиболее значимые феномены, а также наиболее значимые составные структуры и связи между ними. Поэтому для различных классов явлений и для различных срезов взаимосвязей и взаимодействий между ними нужны разные языки. Поэтому, в частности, существуют узкоспециализированные языки сообществ. Поэтому есть и разные машинные языки для разных типов задач. Поэтому существуют математические языки высшей алгебры или дифференциальных уравнений.
Осваивать новую теорию всё равно, что осваивать новый язык. Благодаря этим новым языкам мы фиксируем в памяти новые для нас феномены как во внешнем мире, так и внутри нас. Наш опыт обуславливает наш язык, а язык, в свою очередь начинает влиять на мышление, поскольку наше внимание схватывает прежде всего то, что зафиксировано в словаре данного языка, а грамматика языка обуславливает то, как мы запоминаем связи, например пространственные, причинные или временные. Более того, грамматика может порождать мнимые феномены, когда грамматика, подходящая для описания одного класса феноменов и связей, автоматически переносится для описания других феноменов и других связей.
Приведу простой пример. В тибетском языке существует чёткое различение намеренных и ненамеренных глаголов, обозначающих, соответственно, те действия, у которых есть активный субъект, и те процессы, где такой субъект отсутствует. В европейских языках такое различение (на уровне грамматических категорий) находится в зачаточном состоянии, что при переводе зачастую приводит к путанице, когда, например, описание безличного психического процесса наличия мыслей заменяется на описание того, как субъект осуществляет намеренное мыслительное действие. Практическая импликация заключается в том, что, если мы хотим добиться прекращения мыслей, то из первого описания очевидно, что необходимо прекратить те вторичные факторы, которые способствуют их порождению, в то время как второе описание неизбежно влечёт попытки прекратить намеренное их порождение, поскольку описание создаёт у человека иллюзию его агентности в мышлении: раз я эти мысли думаю, то я могу их и прекратить. Практика показывает эффективность первого подхода и полную неэффективность и даже контрэффективность второго.
Правильно выстроенный язык способствует получению и закреплению нового знания. Ранее наши языковые средства были ограничены старыми технологиями, но сейчас у нас возникают новые возможности. Я намеренно ничего не говорил об общении мысленном, не в последнюю очередь в силу излишней спекулятивности этой темы. Но современные технологии обратной связи уже допускают возможность нейрокоммуникации. Это не передача мыслей через нейроинтерфейс, но это перевод того, что мы хотим выразить, в некий язык и обратное декодирование. Для нейрокоммуникации может быть создан новый язык, который позволит использовать не только одно- или двумерные графические символы, но и цвета, объём, геометрические фигуры, скорости и направления. Звуки могут быть не артикулируемыми, а синтетическими, где смыслоразличителями могут быть высоты тона, интервалы, «текстуры», как в музыке. Грамматика может включать инструменты из разных языков, например, флективность русского, позволяющую относительно свободный порядок «слов», английскую упорядоченность времён, тибетское различение намеренного и ненамеренного и т. д. При таком подходе я вижу возможность создания языка, после изучения которого освоение санскрита, китайского или иврита было бы вопросом упрощения аналогичного переходу от академического дискурса к детсадовскому.
Возможно, стоит подключить и иные каналы восприятия или даже развить новый тип чувствительности.
Но нет особого смысла разрабатывать грамматику такого языка лишь для того, чтобы он был. Должна быть найдена новая сфера человеческого опыта, ради которой такой язык будет стоить не только создавать, но и изучать. Возможно, само создание нейроинтерфейсов с их неизбежным усложнением и необходимостью их освоения как раз и вызовет необходимость создания нового многомерного языка для описания психической деятельности, постигаемой в когнитивной интроспекции.
P.S. Перечитал написанное и понял, что очень многое из того, что я отнёс к возможному многомерному языку нейрокоммуникации, уже реализовано сотни лет назад в коммуникационных средствах тантр ваджраяны, хотя эта коммуникация с веками во многом и превратилась в малоосмысленный ритуал. Возможно, человечеству нужно пройти круг, чтобы посредством супертехнологий вернуться к древним мистериям. Вот это и будет подлинное «Прибытие».
