Сопровождая умирающих: перспектива хосписного капеллана

Уже пять лет как я работаю капелланом в хосписе. После того, как я попытал судьбу в качестве менеджера по рекламе, продавца мебели, священника в церкви, водителя грузовика, который развозит еду, консультанта по страхованию, билетёра в кинотеатре и брокера на фондовой бирже, я наконец-то нашёл своё подлинное призвание. Я сопровождаю людей на последних стадиях умирания. Я сопровождаю их любимых, когда они прощаются, а затем горюют о своей утрате или чествуют её. Эта деятельность занимает примерно двадцать процентов моей работы, остальное время уходит на бюрократические процедуры, поездки, посещение встреч, однако именно эти двадцать процентов являются для меня самыми значимыми. Я стою у дверей смерти, приветствую длинную вереницу людей, которые к ней подходят, и вместе мы поворачиваем дверную ручку, чтобы они могли пройти дальше. Я ещё не присоединился к ним на той стороне, но вполне осознаю перспективы того, что меня ожидает.

С чего вообще я начал заниматься подобным? Зачем заниматься подобной работой, когда продажа рекламы была довольно радостной профессией и приносила больше денег? Когда я рассказываю людям, чем зарабатываю на жизнь, они часто вздрагивают, спрашивают, не впадаю ли я в депрессию, и хлопают меня по плечу, словно бы то, что я делаю, экстраординарно. «Ты проводишь весь свой день рядом со смертью? Видишь ли ты мёртвые тела?» Да, я весь свой день провожу рядом со смертью и вижу мёртвые тела, и иногда, становясь свидетелем медицинских мучений своих подопечных, я испытываю ощущение, будто смерть — это растущая волна сточных вод, готовая меня поглотить. Однако моя работа и работа моих коллег чрезвычайно нужна, и существование индустрии хосписов является признаком эволюционирующего общества.

Я стою у дверей смерти, приветствую длинную вереницу людей, которые к ней подходят, и вместе мы поворачиваем дверную ручку, чтобы они могли пройти дальше

Мне было уготовано судьбой выбрать эту карьеру, потому что моя мать умерла, когда мне было шесть лет, и это очень сильно меня потрясло, заставило думать о смерти, жизни и духовности с такой погружённостью, которая была ненормальна для ребёнка и юноши. Мой отец говорил мне, что, по его мнению, в 1963 году в Америке медицинское учреждение относилось к моей матери недостойно и пренебрежительно. Тот факт, что она умирала, даже и не упоминался, пока она не сообщила об этом в последнюю неделю своей жизни. «Я пропущу много веселья», — сказала она, покинув в возрасте 36 лет мужа и трёх детей. Мой отец отреагировал на это горе, очень быстро женившись на новой женщине, затем «биттломания» охватила Америку, и все разговоры о моей умершей матери были сметены в пыльный чулан и забыты. Её существование стало табуированной темой в нашем доме, упоминания о ней провоцировали цыканья и хмурые выражения лиц, пусть все мы и находились в тени её ухода…

В течение многих лет меня сильно мучила утрата и тот факт, что эта светлая женщина встретилась с пренебрежительным отношением врачей и медсестёр в период размышлений о том, что она уходит из жизни, а также то, что теперь любую память о ней попытались стереть из моей истории. Даже в моё свидетельство о рождении были официально внесены юридические изменения, указывающие, будто моей биологической матерью является мачеха (этот факт вызвал у меня бурю негодования). Её отсутствие было ежедневным нежеланным присутствием для меня.

Не имея возможности открыто говорить о своей утрате, я исследовал её косвенно. Я читал такие книги, как «Отрицание смерти» Эрнеста Беккера или «Ночь» Эли Визеля. Я размышлял об американской гражданской войне, и на моём сердце становилось тяжко от количества смертей, и меня почти сводили с ума сообщения в новостях о людских потерях во время вьетнамской военной кампании США. Меня притягивали друзья и коллеги, тоже утратившие любимых, и я много ночей провёл наедине с собой, предаваясь в темноте думам о смысле жизни и смерти. Она ощущалась чем-то вроде тёмного плаща, закрывавшего собой бо́льшую часть из того, что я видел и слышал.

Когда мне было четыре года, моя мать, тогда ещё живая, однажды сказала женщине, которая впоследствии стала моей мачехой, что я «очень философский ребёнок». Не имею ни малейшего понятия, какое моё поведение или какие мои склонности сподвигли её на то, чтобы так меня охарактеризовать, но после её смерти из-за этого я и вправду стал философски настроенным, мотивируемым центральной ролью, которую смерть сыграла в моём собственном опыте.

Однако на этом моё, казалось бы, невыносимое горе не закончилось. В 1993 году Керри, моя любимая супруга, с которой мы вместе прожили двенадцать лет, сказала мне в одно воскресенье, что она себя «странно чувствует». В следующий четверг она умерла, в 36 лет убитая вирусным воспалением сердца. Ей было столько же, сколько и моей матери, когда та умерла в 1963, и моя дочь потеряла свою мать в возрасте шести лет, — ей было столько же, сколько и мне, когда я пережил такой же ужасный удар.

Я любил чувство, которое меня посещало при общении с хосписными работниками… Они предоставляли людям именно ту службу, которую я хотел бы получить сам, когда дважды пережил страшную утрату

Когда я работал священником в Епископальной церкви в 1990-е, я обратил внимание на небольшие группы хосписных работников, посещавших дома умирающих прихожан моей церкви. Я любил чувство, которое меня посещало при общении с этими достойными людьми, выполнявшими столь важную работу. Казалось, что они работали, балансируя без страховки на проволоке, натянутой на большой высоте, ведь это были встречи, не допускавшие права на ошибку, где ставки были высоки и включали вопросы жизни и смерти, и у них не было бы второго шанса после кончины их пациентов. И всё же, несмотря на эти устрашающие реалии, эти хосписные работники были неустрашимы, почти радостны, когда посещали умирающих. Они предоставляли именно ту службу, которую я хотел бы получить сам, дважды, когда пережил обе мои страшные утраты (религиозный наставник, под руководством которого я работал, так никогда даже и не упомянул о смерти моей жены и ни слова не сказал по поводу случившейся в моей жизни трагедии). В тот период я отметил для себя, что, быть может, однажды выберу себе именно эту стезю и что вот таким человеком я как раз и хотел бы стать.

С тех пор я постепенно, но не целенаправленно двигался к этой карьере и, наконец, пришёл к ней в 2010 году.

В это время хосписное движение в Америке уже сильно разогналось. Подобно тому, как движения за защиту экологии, гражданских прав и свобод, антивоенные и феминистские движения претерпели бурный рост в 1960-е как часть охватившего всё «зелёного» движения, то же самое происходило и с хосписным движением, хотя в Америке первый официальный хоспис был основан лишь в 1974 году (раньше этого хоспис был основан в Лондоне). Зарождалось новое осознавание необходимости гуманизации процесса умирания, видения пациентов как людей, а не как статистики, видения смерти как естественного процесса, а не оскорбления, наносимого медицинской профессии. Это осознавание укоренилось и нашло выражение в виде системы хосписов как параллель движению за естественные роды.

Руководствуясь идеями «холистической» медицины, хосписное движение включает в себя медсестёр и медбратов, санитаров, социальных работников, консультантов и капелланов — в дополнение к врачам, которые обслуживают потребности пациентов и их семей, пытаясь работать с «человеком в его целостности». Мы культивируем отношение, согласно которому мы учимся у своих пациентов, спрашиваем у них, что им требуется, надеемся, что обслуживаемые нами люди обучили нас, как быть более компетентными специалистами. Рост хосписного движения был экспоненциальным: тогда как в 1984 году в США насчитывался 31 хоспис, к 2007 году стало уже 4500 лицензированных на уровне штатов и федерально регулируемых хосписов.

Я необычный хосписный капеллан, потому что я интегрально информирован… Интегральная теория даёт мне ясное понимание, что происходит на моих глазах с людьми на смертном одре

Сущность хосписа состоит в том, что это паллиативный, а не лечащий уход. После того, как два врача приходят к согласию в отношении того, что, по их оценке, человеку осталось жить менее шести месяцев — независимо от того, какие будут предприняты меры (например, хирургическая операция, лучевая терапия и т. д.), — этот пациент квалифицируется для получения хосписной помощи. Когда пациент даёт согласие на участие в хосписной программе (расходы оплачиваются системой медицинского страхования — «Medicare» или «Medicaid»), он может сохранить за собой право изменить своё решение и вернуться к «лечащему» подходу по отношению к своей болезни. Если же они остаются, они могут получать хосписный уход на дому или же в учреждении сестринского ухода там, где они проживают, или же в стационарном отделении хосписа. Мы, хосписные работники, доброжелательно их приветствуем и приступаем к сопровождению их путешествия навстречу к смерти со всем, что в это входит.

Я необычный хосписный капеллан, потому что я интегрально информирован. Я практикую интегральную духовность и исследую интегральную философию уже в течение 16 лет. Когда я написал электронную книгу о своей работе, я назвал её «Пересекая реки: журнал интегрального хосписного работника»¹. Я прочитал десять книг Кена Уилбера, а также некоторые труды Стивена Макинтоша, Георга Фёрштайна, Аллана Комбса и великого Жана Гебсера², прошёл первый уровень организованного Интегральным институтом сертификационного курса «Core Integral» и в течение шести лет уже следую рекомендациям из книги «Практика интегральной жизни»³.

Интегральная теория и практика играет существенную роль в моём выживании на работе и моём процветании в качестве заботливого профессионала, способного выдержать ежедневное погружение в работу посредником в процессах переживания горя и утраты. Интегральная теория даёт мне комплексное и ясное понимание того, что происходит на моих глазах с людьми на смертном одре. Интегральная практика питает меня силой продолжать непоколебимо чувствовать сострадание перед лицом человеческого отчаяния, значительной дисфункциональности и внутрисемейных конфликтов. Интегральность даже помогает мне выжить во всей этой проклятой бюрократической волоките, которой я должен заниматься. Когда меня вызывают посреди холодной зимней ночи в дом, где произошла смерть, и там меня встречает множество испытывающих траур людей, зажатых тисками горя, тогда как я предпочёл бы оставаться дома в своей тёплой постели, мне невероятно помогает то, что у меня есть яркая и мощная медитативная практика и что я в хорошем физическом состоянии.

Минуло время мучительного умирания в одиночестве… Пришло время для того, чтобы сопровождать людей на их пути к концу жизни, с уважением относясь к их вопросам и заботам

В ближайшем будущем я поделюсь с читателями журнала «Эрос и Космос» тремя эссе, в которых расскажу о своей профессии хосписного капеллана и опишу свою работу и принципы, к которым я пришёл. Это духовная работа, происходящая внутри меня, но также она происходит и в совместно разделяемом «мы-пространстве» внутренних коллективных философских и исторических договорённостей. Также эта работа выполняется в рамках социальных систем и требует совершенно конкретных действий на уровне поведения. Существование продвинутой индустрии хосписов с высокими стандартами качества является необходимым требованием для любой продвинутой культуры двадцать первого века. Минуло время мучительного умирания в одиночестве. Никогда подобное не было оправдано ничем, кроме как невозможностью предоставить адекватный паллиативный уход, но ныне этому вообще не может быть никаких оправданий, ведь появился феномен хосписов. Пришло время для универсального сострадания по отношению к умирающим (в конечном счёте, ко всем нам). Пришло время для того, чтобы сопровождать людей на их пути к концу жизни, сжимая их руку, чествуя их истории, с уважением относясь к их вопросам и заботам. Интегральное сознавание позволяет выработать элегантные и важные навыки для воплощения превосходной хосписной работы.

Вы вскоре меня услышите — в первом эссе из серии.

Искренне ваш, Джон Хьюз.

Продолжение: «Как я готовлюсь к хосписной работе».